Сочинения об авторе маканин

Маканин Владимир – жизнь и творчество

Маканин В. С. (1937 г. р.) – русский прозаик, лауреат государственных премий по литературе, преподаватель, автор рассказов о войне.

Владимир Маканин родился в марте 1937 г. в России в Оренбургской области. Его отец С. С. Маканин был инженером в строительной отрасли, мама Анна учила детей в школе. Детские годы совпали с военным положением на территории России. Его семья бедствовала, даже нечего было есть. Воспоминания об этом периоде отразились в рассказах автора, например, «Старые книги», «Безотцовщина» и других.

В подростковом возрасте Владимир с семьей проживали в окрестностях Уфы. Он ходил в общеобразовательную школу, особенно увлекаясь физико-математическими предметами. Поэтому он без проблем стал студентом Московского государственного университета.

Научные будни, переезды, рабочие споры за звания и конкуренция между лабораториями во времена учебы в военном ВУЗе стали основой для первой пробы пера писателя «Прямой линии», вышедшей в 1965 г.

Через шесть лет писатель уже работал в качестве редактора «Советского писателя». Во второй сборник включена была повесть «Безотцовщина». Автомобильная катастрофа заставила его пролежать в больнице несколько недель в гипсе. Рассказ «Пойте им тихо» посвящен борьбе человека с физическим недугом. В 1974 г.

писатель пишет «Повесть о Старом посёлке», которая являет собой провозглашение основных ценностей человека, незаметные в повседневной рутине. Не взывая к революции, но эволюционным методом Маканин изображал героев своих произведений других людей, не похожих на строгих приверженцев социалистической идеи развития общества.

Из таких рассказов получился сборник «Портрет и вокруг», «В большом городе», «Человек свиты», роман «Предтеча», выходившие с 1976 по 1983 годы, а также многие другие произведения. Автор не нарушал идей, принятых в советское время, поэтому цензура пропускала его произведения. На него мало обращали внимание литературные критики.

Он как будто был заурядным автором популярной литературы. Натуральная правда идей советского строя в его романах в те времена не совсем была ярко описана, поэтому оставалась скрытой между строк.

Маканин был одинок в своей подаче материала исключительно через книги: он не выступал на публичных слушаниях, его не транслировали по телевидению. Но он продолжал писать.

В период перестройки в творчестве писателя появились такие произведения, как «Отставший», повесть «Один и одна». В них автор отзывается с иронией над поведением людей эпохи шестидесятых годов, которые не могли действовать в свое время, а начали проявлять себя только в конце восьмидесятых.

Он не вступает в конфликты, не решает острые вопросы начала девяностых годов.

Начало девяностых годов ознаменовалось выходом «Лаза», «Кавказского пленного» и других работ Маканина, посвященных анализу индивидуального сознания жестокой действительности, понижения культурных ценностей, бедности души голодного человека. В конце этого периода работы Маканина награждены государственными премиями («Русский буккер», Пушкинская премия, Гос. Премия в 1999 г.).

Начало двадцать первого столетия ознаменовалось выходом «Асана» про войну в Чеченской республике. Особенно этот роман о герое чеченской войны вызвал споры и критические отзывы о правдивости художественного обозначения подробностей и фактов, иногда идущих (по мнению аналитиков) вразрез с документальными свидетельствами.

Источник: http://www.stihovpolet.ru/2016/10/makanin-vladimir-zhizn-i-tvorchestvo.html

Сочинения

Все нынешние проблемы героя коренятся в прошлом; его сегодняшние злоключения не только мотивированы судьбой брага, художника, попавшего в советскую психушку и одновременно превратившегося в легенду (гений без «материальных подтверждений», нет картин и рисунков, те, что есть, дубиальны, но оттого миф становится достоверней), но и — с понятными искажениями — их попросту повторяют. Все почти так же. Вопрос в том, где поставить ударение. А вот этого-то от Маканина и не добьешься. Признаешь тождественность эпох, поддашься логике «вечного возвращения» (в нашем случае это возвращение в мягкие начальственные кресла старой номенклатурной дряни, дружков Леси Дмитриевны) — а Маканин всучит тебе бесспорный контраргумент, тихое размышление Петровича о бывшем начальничке, что остался без спецдиеты и потому обречен сортирному мучению. «А я… подумал, что прощу, пожалуй, демократам их неталантливость во власти, их суетность, даже их милые и несколько неожиданные игры с недвижимостью — прощу не только за первый чистый глоток свободы, но еще и за то, что не дали так сразу облегчиться этому господину». Поверишь, что времена контрастны, что Петрович — человек прошлого, что со Словом в России покончено, — упрешься в ловянниковскую пошлость.

Кольцевое построение романа, наглядно ориентированное на лермонтовский прообраз, вроде бы сомнению не подлежит.

[smszamok]

Бедствия (изгнание из общаги, психушка) в середке; в начале и конце повествования Петрович дома. Возвращение в казалось бы навсегда потерянную общагу происходит необычайно легко, словно во сне («Но вдруг… я лечу»). Пьяные приятели буквально вносят измочаленного недугом, абсолютно пассивного героя в заветную крепость: «Мы идем к сестрам — к Анастасии и Маше.

Ну, ты, салага, даешь!» Общажники — включая злейших гонителей Петровича — забыли, как и за что вышвырнули его в свою пору на улицу. («Попался  Акулов, кивнул мне на бегу. Замятов, он тоже кивнул… Люди и есть люди, они забывают»)5.

Точно так же, хоть и по несколько иным причинам, в больнице, где из Петровича пытались вынуть душу, забыли, что он был пациентом, теперь он снова лишь брат тихого Вени. Правда, принимает теперь Петровича не взорливший Иван Емельянович, а севший на его место Холин-Волин: «И конфету к чаю мне дали в точности так же, как в давние визиты, одну, но дали.

Возможно, инерция: мол, повелось еще при Иване — при прошлом царе, чай, беседа с писателем…», а когда Петрович пытается напомнить врачу о своем пребывании под его властью, тот не уходит от разговора (как поперву кажется герою), а просто не понимает о чем речь.

Встреча в ЦДЛ с преуспевающим писателем Смоликовым отзывается в свидании с, кажется, еще более преуспевающим Зыковым; неудачный контакт с новорусским бизнесменом Дуловым — более изысканным, но оттого не менее проигрышным контактом с Ловянниковым. Первая пара эпизодов варьирует тему невозможности (для Петровича) выхода из андеграунда.

«Поднявшиеся» собратья по подполью тщетно просят Петровича перейти в их стан, напечататься. Вторая — тему квартирного соблазна.

«Новые русские» манят жильем, а затем отказываются выполнить свои «обещания»; при этом — в обоих случаях — оставшийся на бобах Петрович избегает возможной гибели (страж дуловской дачи, нанятый вместо героя и занявший вожделенную квартирку, через месяц был застрелен; в ловянниковской эпопее Петрович отделался дракой и печалью по собаке, отравленной врагами «банкира»). Все так же, только Зыков и Ловянников посерьезнее Смоликова и Дулова. И, вероятно, потому ближе истинному герою. О скрытом двойничестве Петровича и Ловянникова говорено выше. Глава о Зыкове называется «Двойник», что с избытком подтверждается ее содержанием: сходство писательских манер («Злые языки говорили, что мы с Зыковым как прозаики стоим друг друга и что вся разница наших судеб в случайности признания и непризнания»); история писем Зыкова влиятельным литераторам («Я писал те его письма, и можно сказать, мы писали, потому что, руку на сердце, я тоже надеялся, что, хотя бы рикошетом, один из них ему (нам) ответит»); гэбэшную грязь, навсегда прилипшую к безвинному Зыкову, Петрович закрасил кровью стукача Чубисова.

«Неточная рифмовка» эпизодов может оформляться и несколько иначе.

Так, глава «Квадрат Малевича» с ее темой отказа от будущего (и / или творчества), «грандиозного торможения», растворения в толпе и /или бытии (которое герой сперва пытается разрушить «ударом», а после — за решеткой ментовки, когда новый «удар» оказался невозможным, — признает как высшую ценность6) становится вполне понятной лишь в финальной части, где Петрович вспоминает, как он с ныне умершим другом некогда ходил на выставку великого авангардиста. «Смотреть, как Михаил встает с постели, — комедия. Ворчит: ему, мол, не хочется вставать, ему надоело ставить чайник на огонь! Ему не хочется чистить зубы (всю жизнь чищу, сколько можно!), ему не хочется есть, пить, ему не хочется жить- ему хочется только посмотреть Малевича и опять упасть в постель». И хотя поход на выставку происходит (сколько можно понять) после главных событий, лишь «грандиозное торможение» почти мертвого (о его смерти сообщено страницей выше) Михаила расшифровывает откровение, настигшее Петровича в милицейском обезьяннике.

Проблема двойственности времени (фиктивность/реальность) и соответственно отношения к истории особенно остро встает в финале.

С одной стороны, вновь работает закольцованность: в первой главе у Курнеевых справляют свадьбу дочери, в последней — новоселье: словно бы одна и та же гулянка, пьет-веселится та же публика, допущен к торжествам не слишком приятный хозяйке Петрович. Но есть и микроскопические сдвиги:

в слове «новоселье» ясно слышится «новь», «за перемены» провозглашает тост Петрович, и — самое важное — он вообще говорит, говорит тем, кого в начале романа слушает. Его тост (ответ на бесчисленные исповеди) разрушает мнимую симметрию.

Как разрушает ее и реализовавшаяся мечта: день, который пророчил перед походом на демонстрацию художник Василек Пятов (заметим, что это, видимо, самая ранняя, если не считать глубоких ретроспекций в 60-70-е годы, точка романа), «День художника», «День твоего брата Вени», день этот все-таки пришел — «Один день Венедикта Петровича».

Удалось то, что не случилось в день демонстрации и в день, окончившийся убийством стукача. Приплелся в общагу великий эксперт Уманский. Явились в немецком альбоме репродукции полутора Вениных картин («вторая не наверняка принадлежала его кисти»). И сам гений был извлечен из психушки.

) И кончается день возвращением в больницу, истерическим припадком, таблеткой, вызывающей дефекацию.

Как в те времена, когда следователь пообещал, что будет улыбчивый студентишка «ронять говно», пообещал — и добился; как в те дни «палаты номер раз», когда работа нейролептика почти превратила старшего Вениного брата и двойника, нашего Петровича, в «бесформенную амебную человеческую кашу». И даже выпрямившийся на входе в больницу Веня («дойду, я сам» — последние слова романа) повторяет себя молодого, впервые побитого (в машине) ретивыми гэбэшниками.

Значит, все-таки кольцо. Лабиринт без выхода (коридоры общаги Петровича и безоконные коридоры психушек).

Венедикту Петровичу беспросветней, чем Ивану Денисовичу, — у того «дней» было отмеренное количество.

Венедикт Петрович в положении своего тезки, чье путешествие в блаженные Петушки завершается московской гибелью, жизнью в пространстве смерти (словно и не выходил из подъезда близ Савеловского вокзала).

А каково Венедикту Петровичу, таково и его старшему брату. Их-то тождество подсказано дважды.

Сперва притчей Петровича о двух братьях, что один за другим (младший после гибели старшего) лезут вверх по этажам общаги: «Но, скорее всего, в той притче и не было двух братьев — и не невольное отражение нас с Веней, а выявилась обычная человеческая (не подозреваемая мной вполне) возрастная многошаговость.

То есть я был и старшим братом, который погиб; был и младшим который начинал снова». Второй раз полное слияние братьев происходит (при энергичных протестах главного героя) в сознании Михаила, плененного рассказами Петровича о детстве:

• «Ты каждый день переходил из Европы в Азию — и обратно… Я вижу метель. Снег летит. [Не тот ли, что засыпает всех мучеников андеграунда? Один из лейтмотивов романа. -А. //.] Мост. Мост через Урал. И мальчишка торопится в школу…

• — Двое мальчишек. С братом Веней.

• — Я вижу одного. Не важно».

Еще как важно! Признать логику притчи, мифа, красивого видения, вне-временности, закольцованности — значит уничтожить Веню. А на это наш повествователь-герой никогда не согласится.

Как не согласится счесть небылью свое изгнание и свою психушку — для Петровича, страстно желающего отторгнуть время, историю, современность (одного без другого нет и быть не может), они все равно сущи. Болезненно сущи.

Настолько, что согласишься с Ловянниковым, «поэтом», которого в очередной раз далеко завела речь8, когда он провозглашает здравицу (словно предсказывая тост героя в последней главе): «За вас, Петрович, вы — само Время!» Не представитель поколения, но Время как таковое, «наше» и «не наше» разом, себе не равное, одновременно направленное (значимость хронологии) и циклическое (мотивные соответствия), открытое истории и сворачивающееся в миф, отрицающее в себе качественную новизну и тем самым ее утверждающее.

[/smszamok]

Подобно вопросу «когда?», вопрос «где?» предполагает мерцающий (паутинки в темноте при спрятавшейся луне) ответ и в конечном итоге  выводит к сакраментальному «кто?».

Андеграунд (подполье) — это не только литераторско-художническая квазиобщность, но и общага, куда уходит из правильного мира Петрович (мифология сторожей и истопников, столь важная для всего подсоветского неофициального искусства), и метро (подземка; здесь только чувствует себя уверенно Петрович, здесь он еще сохраняет способность читать чужую прозу), и Москва как город метро и общаг, город свой, ибо чужой (подчеркнута провинциальность большинства персонажей), и подсознание. Из этого пункта, в свою очередь, можно двигаться в разные стороны: истинное искусство как подсознание общества; Москва как подсознание России, — впрочем, текст романа позволяет выдвинуть и прямо противоположную трактовку; Россия как страна подсознания — этот мотив связан по преимуществу с желающим непременно умереть в России евреем Михаилом (негатив его — русский провинциал, делающий обрезание, отбывающий в Израиль и напоследок тешащий себя русско-московской экзотикой).

Сочинение! Обязательно сохрани – » Образ главного героя в романе Владимира Маканина . Потом не будешь искать!

Источник: http://www.vse-znayka.ru/obraz-glavnogo-geroya-v-romane-vladimira-makanina.html

Антиутопия в произведениях Маканина

Художник с обостренным чувством утраты, Маканин не мог не прийти к поиску особых путей предупреждения об опасности.

И в этом поиске писатель безошибочно вышел к жанру антиутопии, расцветшему в русской литературе на рубеже и в начале 1990-х годов, к кафкианским мотивам, в это же самое время ставшим очень популярными.

“Лаз”, “Стол, покрытый сукном и с графином посередине”, “Долог наш путь” – эти повести, рифмуясь с эпохой, вызывали живейший отклик в прессе и неизменный интерес читателя (“Стол, покрытый сукном…” сделал автора Букеровским лауреатом).

Один из лучших антиутопических опытов Маканина – “Долог наш путь” (1991) – посвящен теме “неубийства”. Герой повести командируется на комбинат по синтезу пищевого белка (позднее выясняется, что герой-рассказчик придумывает сюжет из будущего), но попадает на тщательно маскируемую бойню. Оказывается, животных продолжают убивать, убеждая людей в обратном.

Неважно, что Илья Иванович говорит не о реальном мире: поражает суть его вывода о человеке: “- А ты не думал о том, что они его теперь, пожалуй, оттуда не выпустят? Нет-нет – не те, кто на комбинате. А как раз те, кто живет во внешнем мире (и кто о бойнях как бы совсем ничего не знает). Они его к себе не пустят. Они за ним никого не пришлют. Именно они.

Зачем пускать в мир еще одного человека, узнавшего про зло?”

“История о будущем” в маканинском понимании – история грустная. Однако наиболее пронзительным стал все же реалистический роман о жестоком “сегодня” – “Андеграунд, или Герой нашего времени ” (1998).

Роман этот литературен и злободневен одновременно. Нельзя, читая его, не вспоминать постоянно, скажем, лермонтовский роман, а еще больше – ” Преступление и наказание “. Нельзя не сопоставить маканинского героя с его предшественниками – самыми разными “маленькими людьми”.

Рефлексия героя часто направлена именно в область великой русской литературы.

Но нельзя и абстрагироваться от сегодняшней неустроенности, грязи и нищеты, от всепродаваемости, от устрашающего исчезновения культуры; все это в большом пространстве романа показано подробно, дифференцированно.

К нему тянутся обитатели огромного общежития (Маканин вводит очевидную метафору “общежитие как страна”), чтобы излить душу. Эта доминанта романа вступает в противоречие с привычными уже пессимистическими рассуждениями об общественной роли писателя в наши дни (т. е., по сути, о ее отсутствии).

Действительно, общественную роль гораздо легче определить для новоявленного старообразного купца “господина Дулова” и ему подобных, нежели для непечатающегося (не желающего печататься!) Петровича. Антитеза Петрович – господин Дулов – одна из самых ярких в романе.

В “вымирающее литературное поколение” записывает себя и сам Петрович. Но, может быть, роль писателя в эту “эпоху нечитателей” и должна сводиться к такому – кухонному – общению с “реципиентом”?

Кухня, комната в общежитии, уже знакомый по раннему Маканину коридор – вот место действия романа. Впрочем, коридор в “Андеграунде…” на особом счету. Мотив коридора, уходящего (уводящего?) под землю, идет из “Утраты”. Петровича коридор тоже привел в буквальном смысле “под землю”: в андеграунд.

“Мы – подсознание России, – говорит Петрович. – Нас тут прописали.

При любом здесь раскладе (при подлом или даже самом светлом) нас будут гнать пинками, а мы будем тыкаться из двери в дверь и восторгаться длиной коридора! Будем слоняться с нашими дешевыми пластмассовыми машинками в надежде, что и нам отыщется комнатка в бесконечном коридоре гигантской российской общаги”.

Петрович-Маканин прав в главном: культура и благополучие в России почему-то не уживаются. Застанет ли Маканин (уже не Петрович, а лауреат Госпремии 1999 г. по литературе) иное время? Напишет ли о нем? Хотелось бы надеяться. Хотелось бы прочитать.

Источник: https://ukrtvir.com.ua/antiutopiya-v-proizvedeniyax-makanina/

Заметки о романе Владимира Маканина

Роман длинный, местами муторный, развивающийся тягуче, медленно и неуклонно, как фильм ужасов Хичкока или Романа Поланского. Роман трагический и философский, натурализм которого скрывает глубокие символические пласты, раскрывающие “Россию, грязью умытую”.

Ассоциации с Лермонтовым, с “Записками из подполья” и “Преступлением и наказанием”, с “Вальпургиевой ночью” Венедикта Ерофеева…

Много событий, текст неоднороден: мертвенные и статичные описания неожиданно сменяются несущимся вскачь сюжетом, который в любой момент может замереть.

Да, в центре сочинения персонаж, которого без натяжки можно назвать “лишним человеком”, но главная проблема в ином: не в неумении/нежелании героя (кстати, он безымянен, осталось только отчество – Петрович, буду называть его по социальной роли – Интеллигент) адаптироваться к новой жизни, вписаться о социальную реальность (чего интеллигенции всегда желала русская литература с ее гуманистическим пафосом и приклеенным к фасаду народолюбцем), а наоборот, сохранить в неприкосновенности себя, свое “Я”, отстоять его от искушений и покушений, от любых внешних посягательств. Такая эгоистическая и нетрадиционная, можно сказать, программа – остаться лишним, чтобы сохраниться. Интеллигент, которому ничто сверхчеловеческое не чуждо, даже совершает два убийства (!) – первый раз кавказца, пожелавшего унизить и отнять деньги (“Я защищал. Не те малые деньги, которые он отнял… -я защищал “я”. Он бы ушел, отнявший и довольный собой, а я после пережитой униженности не находил бы себе места: я бы болел!”), второй раз – гэбэшного стукача Чубисова. Нож в руке Интеллигента колет легко и сноровисто – прямо в сердце. Второе убийство – символическая месть за изничтоженного в психушке брата Венедикта. Как писал Пастернак, “благо гибельного шага”.

Совершающий убийства Интеллигент из андеграунда, на досуге (а вся жизнь и есть досуг) почитывающий бибихинский перевод Хай-деггера, – не слишком понятная и привычная фигура, скорее символическая, чем реальная (принимать это произведение за “реалистическое” так же верно, как истории про Винни Пуха – за описания настоящих медведей). К тому же налицо нарушение “гуманистических традиций”, которое Маканин осуществил, к слову сказать, еще в “Кавказском пленном” (“Новый мир”,1995, №4). Зачем на этот раз?

Затем, что именно ПРОБЛЕМА САМОСОХРАНЕНИЯ любой ценой (в классической постановке: “быть или не быть?”, т. е. смириться и адаптироваться или сопротивляться и ценой страшных усилий сохранить себя в неизменности) очень остро встала в последние годы. В основном, конечно, перед интеллигенцией.

Либо выжить любой ценой (как правило, это интеллектуальное обслуживание главна – начальства или денежных мешков), либо сохранить свою идентичность, не изолгаться, не стать “шестеркой” при каком-то политическом деятеле, не приучиться продавать свои профессиональные умения в отрыве от убеждений, не отлучить самого себя (в погоне за деньгами, благами, властью, демократическими или либеральными миражами, благосклонностью красно- и толстомордых градоначальников и спонсоров, возможностью мелькать на телевидении, в передаче какого-нибудь вальяжного Компотова, на презентациях, и посредством этого ощущать себя в элите) от прежнего образа жизни, от прежней духовной независимости. Многие нынче не узнали бы сегодня себя прежних, не снизошли бы, руки бы не подали, облили бы презрением, высмеяли за наивность… “Теперь пряник занимает весь его рот, пряник торчит, и Смоликов бегает с ним, как верная собака с потаской – служка Славы”, – сколько здесь маканинского презрения, как это узнаваемо и как легко “офамиливаемо”.

Проблема, острота и боль которой понятна абсолютному меньшинству нашего общества, – вот об этом и написан роман. Роман о проблемах интеллигенции, если классифицировать его по библиотечной рубрикации времен социализма. Можно сказать, что Маканин взялся за старое: опять рассуждает на тему о том, что значит состояться, каковы параметры жизненного успеха, что есть “я”.

Так сказать, старые песни о главном в эпоху, когда появились люди, неспособные испытать унижение, – высшая, по мнению Интеллигента (и моему тоже), степень распада личности. Но посмотрите на телеэкран: там ежеминутно утверждается и воспевается образ человека, который к победе/поражению не прилагает моральных оценок.

Проиграл, победил, не важно – главное, что все время в игре.

Источник: http://www.rlspace.com/zametki-o-romane-vladimira-makanina/

Владимир Маканин

06 октября, 2011 На книгу Две сестры и Кандинский

Притчу Владимира Маканина «Две сестры и Кандинский» (М., «Эксмо») с равным правом можно назвать «прозрачной» и «туманной».

С одной стороны, все яснее ясного — уже напряженно болезненным, неприятно скрежещущим эпиграфом (из эссе 90-х — утаенного в столе? забытого нерадивым читателем вроде меня? а может, и не маканинского вовсе?) автор оповещает: речь пойдет о стукачах былых времен, их «раскаянии» (в кавычках ли должно это слово писать?) и агрессивном стремлении обрести место под солнцем. Как в новой — новой ли? — общественной жизни, так и в воссоздающей ее словесности. Они — осведомители, сексоты, стукачи, дрозды и дятлы — хотят быть услышанными. Понятыми. Прощенными. Увековеченными прозой, драматургией, кинематографом. Вот Маканин и пошел им навстречу — коли никуда от вас не денешься, то получите «три в одном»: текст, нареченный романом (повести «героям всякого времени» мало!), сбивается то на пьесу, а то и на сценарий. И это все о них. Но не только.

Тут-то и начинается характерное маканинское «с другой стороны». Потому как история о неизбывности стука, изящно превращающегося в покаянную (самооправдательную) исповедь, легко могла быть рассказана без инородного довеска — новеллы об энергичном, сентиментальном, бессовестном и незадачливом артисте-альфонсе. Персонаж этот во многом грешен, но доносами не отметился. Даром что батя его был профессиональным осведомителем, а на старости лет сердечно задружился со своими жертвами.

Что ж, кряжистому «бате» выпало в охранке служить, а потом обрести прощение не только у выживших и оставшихся в Сибири «клиентов», но и у двух московских интеллигентных сестриц. (Подарки принимают, чаем поют, на ночлег оставляют.) Первый возлюбленный героинь, борзый перестроечный вития бегал в гэбуху с «объясниловками» (контакт меж властью и продвинутой интеллигенцией налаживал), за что был вышвырнут как из политики (не нужен крутому «денежному мешку» замаранный агент влияния), так и из теплой постельки старшей сестрицы. Вот и чеши, читатель, в затылке: почему штатного «ловца человеков» пожалеть можно, а сплоховавшего борца за светлое будущее — никак? И еще, что страшнее — прощать, как поступают отмотавшие срок сибиряки, или, давясь слезами, указывать на дверь, подобно старшей из двух сестер? Которая ровно так же обходится со вторым своим любовником, когда тот от мягкого каждодневного вымогательства переходит к интеллигентному воровству — намеревается загнать репродукцию Кандинского. То есть посягает на святое: героиня — хозяйка «студии Кандинского», она пишет (и, что характерно, не может написать) книгу о художнике, чьи творения ей так же дороги, как заветы отца-диссидента.

Сестрам остается ждать новых мужчин. Бесстрашных. Таких, как братья Орловы, которые возвели на престол великую государыню. За что им и возвели в питерском пригороде памятник, пленивший младшую сестру и других московских экскурсанток. Не желающих вспоминать об убийстве Петра III и охоте на княжну Тараканову… В отличие от памятливого автора, с тоской глядящего, как милые сестры предполагают (по завету Чуковского, в романе замененного мудрым компьютерщиком) жить долго — аж до счастливой встречи с братьями Орловыми. Чем бы ни тешились. Лишь бы не вешались. А плачут уже сейчас.

Андрей Немзер

Источник: mn.ru
Читать полностью 19 сентября, 2011 На книгу Две сестры и Кандинский

Еще не так давно критики дружно жаловались на нехватку романов о 1990-х. Но за последнее время появились «Журавли и карлики» Леонида Юзефовича, «Матисс» Александра Иличевского, «Крепость сомнения» Антона Уткина. Эти романы создали объемную картину сложного и не поддающегося однозначной оценке времени. В них было много действия и еще больше рассуждений. В своей новой книге «Две сестры и Кандинский» Владимир Маканин тоже возвращается к нашему недавнему прошлому, но делает это по-своему. Писатель не столько присматривается, сколько прислушивается к 1990-м.

Эпиграф настаивает на том, что главная тема — это тот «шепот» псевдораскаяния, который вдруг стал слышаться отовсюду: «Изо всех продуваемых щелей вдруг начнут выползать они… Шепча!.. Вышептывая из себя задним числом свою вину и свою давнюю рассудочную боль… Миллионная толпа… Стукачи, осведомители, информаторы». Этот нестерпимый звук, конечно же перерастающий в победный вопль, вскоре заглушит все остальные голоса. Но пока автор просит вслушаться в звучание всего-то нескольких дней, понаблюдать за жизнью одной артистической студии в центре Москвы. Там живет героиня романа, искусствовед Ольга Тульцева, сюда приходит ее младшая сестра Инна. Когда-то эта студия была диссидентским кровом, теперь, когда не стало бескомпромиссного отца двух сестер, они сами пытаются в меру сил поддерживать тлеющий огонь его идеалов. Голоса сестер звучат тихой музыкой — может быть, всего-навсего потому, что они воспитывались «под славный клавесин Вивальди» и при выключенном телевизоре.

Источник: https://eksmo.ru/authors/makanin-vladimir-semenovich-ID9344/

Маканин “Андеграунд, или Герой нашего времени”: о чем книга?

Роман Владимира Семеновича Маканина (род. в 1937 г.) «Андеграунд, или Герой нашего времени» (1998) о лишнем человеке, персонаже, почти выпавшем из жизни» но все же пытающемся, сохраняя свое достоинство, остаться на плаву.

Герой нового романа Маканина — несостоявшийся писатель Петрович, человек без определенного местожительства, зарабатывающий на жизнь тем, что сторожит чужие квартиры. Петрович — персонаж нашего времени, но и отчасти герой времени нового.

Он может появиться при любой власти, что подтверждает Владимир Маканин в одном из своих редких интервью, где речь идет о том, что Петрович не представляет социальный андеграунд, который при смене власти становая истеблишментом, он явление андеграунда настоящего — экзистенциального:

«И вот это действительно интересное явление: есть люди талантливые, замечательные, но они талантливы именно в тени, именно в подполье. Они никогда не станут истеблишментом, ни при каком переходе власти. Они всегда останутся в подполье. Это их место. Это их реальность.

Когда наше общество стало поляризоваться и все срочно стали кто перекрашиваться, кто заниматься недвижимостью, когда началась лихорадочная суета — люди настоящего андеграунда не двинулись. Они остались на своей паперти. Многие погибали. В этом смысле они герои нашего времени, не поддавшиеся, если судить с точки зрения светскости, соблазнам.

Среди них были люди сильные духом, в оппозиционности своей противостоящие обществу слишком жестко, сохранившие при этом мощь духа и преданность искусству. В каком-то смысле мой роман — в память о целом поколении этих удивительных людей, по-своему сильных и по-своему слабых».

Маканин подчеркивает, что его, как писателя, «и в былые времена не слишком волновали внешние события», что его «интересуют типажи, личности».

Вероничка писала стихи о кратковременности любви на дне. В. Маканин говорит о чувствах и в главе с полемическим тютчевским названием «Я встретил Вас…

», повествующей об очередной любви Петровича к бывшей активистке НИИ, изгонявшей его из института в фальшивое брежневское время — Лесе Дмитриевне Воиновой.

Она была из тех, кто терял при демократах, у нее отняли большую квартиру, освободили от должности заведующей отделом, она переносит инсульт, а Петрович преданно за ней ухаживает. «…Эти «бывшие», если вне своих связей, нищают вмиг, не умея держаться стойкой середины»,— констатирует писатель.

Как видим, задавшись целью изобразить людей дна, писатель-реалист видит и многое существенное из того, что происходит на поверхности. Подметил он и то, что многие друзья Леси Дмитриевны, оправившись от испуга, снова вошли во власть и не оставили в беде Лесю Дмитриевну.

Только Петровичу вновь пришлось довольствоваться общагой. В романе есть эпизодический, но умело написанный герой, «новый русский» Дулов (гл.

«Дулычев и другие», подчеркивающая родство персонажа с Горьковским Булычевым), глубокий психологически точный портрет бывшего авангардиста, перекочевавшего в истеблишмент Смоликова, выразительные портреты художников-модернистов.

Но не проясненным остается один вопрос, как Петрович, «застывший на десятилетия в андеграунде», имеющий единственное постоянное место для отдыха — метро, «где усредненный социум тотчас принимает всякого человека, растворяя в себе», человек в общем-то неплохой, не оставляющий ближнего в беде и составляющий, по словам писателя, «божий эскорт суетного человечества», все же убивает людей, не испытывая по этому поводу угрызений совести, нарушая святую божью заповедь: «Не убий». И когда критики написали, что главное в романе — сообщение для Бога: человек заряжен на убийство, писатель поправил — “заряжен на индивидуальное убийство”. Одним словом, преступление без наказания и покаяния это еще одна особенность психологии дна, где свои, далеко не тютчевские представления о любви, об отношениях между людьми, при этом важно отметить, что многие нравственные требования остаются в силе.

Источник: Зайцев В.А. и др. История русской литературы второй половины XX века. М.: Высшая школа, 2004

Источник: http://classlit.ru/publ/literatura_20_veka/drugie_avtory/makanin_andegraund_ili_geroj_nashego_vremeni_o_chem_kniga/63-1-0-144

Прозаик Владимир Маканин

Маканин не относится к писателям с литературной биографией или, как говорил Ю. Лотман, с правом на литературную биографию, а для писателей XX века — на трагическую биографию. Маканин не соответствует этому стереотипу: работает много, интервью дает мало, в дискуссиях не участвует, гонениям и репрессиям не подвергался.

Зачисленный критиками в разряд художников «транс-метареализма», он и эту классификацию не признает. В текстах своих произведений («Голоса», «Утрата», «Лаз», «Кавказский пленный» и др.

) дает образцы свободного, не «упертого» реализма, плавно перемещающегося от постмодернизма до сюрреализма («Иероглиф», «Нешумные», «Сюр в пролетарском районе»), воплощает в своих лучших вещах («Стол, покрытый сукном и с графином посередине», «Андеграунд, или Герой нашего времени»), по выражению Н. Ивановой, экзистенциальное отчаяние, напряженность чувств, интенсивность страданий.

Созданные Маканиным произведения отвечают духу времени, значительны и талантливы.

Наша задача — не монографический анализ его творчества, а выявление тех эстетических открытий, которые позволяют данную творческую личность рассматривать среди реформаторов прозы конца столетия, способствующих ее модернизации.

От произведения к произведению вот уже около двадцати лет Маканин последовательно строит мир современной антиутопии, рисует свой Апокалипсис XX века, работая при этом на уровне овладения глубинами человеческого сознания, гуманности, милосердия.

Писателя не смущает незримое присутствие рядом с ним, в литературном самоощущении конца столетия, великих предшественников, создавших прогностические картины мира, теряющего всяческие иллюзии : романы Е. Замятина, Хаксли, Дж. Оруэлла, романы и повести В.

Набокова, А. Платонова.

Маканин создает свой художественный мир, чьи апокалипсические черты отчетливо узнаваемы в пространстве последних десятилетий. Очертания апокалипсиса прорисовываются, разворачиваются и внутри отдельной личности. Писатель запечатлевает безысходное сознание как факт обыденного сознания, определяющего поведение человека в современном мире. И это только одно из художественных открытий Маканина.

Масштабный символ грядущей гибели человечества в поэтике Маканина — толпа, бессмысленная, уничтожающая все на своем пути, слепая сила, готовая подмять и раздавить каждого, не разбирая. Еще в двадцатые годы Е.

Замятин предсказывал, что литература XX века придет к сочетанию фантастики с бытом и станет той дьявольской смесью, которую так хорошо знал Иероним Босх.

Маканин художественно воплотил на уровне эстетики конца столетия именно такую дьявольскую смесь вымысла с окружающей нас действительностью, которая оказалась сильнее любой фантастики. Писатель создал новый принцип структурирования картины мировой эволюции.

Произведения писателя, такие как «Лаз», «Сюр в пролетарском районе», «Стол, покрытый сукном и с графином посередине», «Иероглиф» и другие рисуют на уровне метафоризированных сюжетов модели гибнущей цивилизации в рамках житейской обыденности, пошлой будничности.

Его тексты являют собой единую, развертываемую в жизненном пространстве метафору. Форма становится самим содержанием.

Интертекстуальность, мотивность и другие главные «герои» постмодернизма в поэтике Маканина всего лишь опорные точки, осуществляющие ритм движения внутри глобального метафорического пространства.

Художественное мышление Маканина гипертекстуально по своей природе, оно создает новые типы пространственно-временнбй конфигурации реального мира, когда мир удается подвергнуть рассмотрению, прибегая к вертикалям (лаз, шахта, дыра, андеграунд, общаги) и горизонталям (подкоп под реку Урал, туннели, стол как площадь в деформированном пространстве). Насыщающие текстовую ткань произведений разного рода оппозиции : свет—тьма, лаз—туннель, жизнь—смерть, личность—толпа и другие являются опорными элементами поэтики.

Последний роман В. Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени» назван критикой в числе произведений, итогово завершающих XX столетие и причислен к лучшим книгам десятилетия. «„Андеграунд….

” не только одна из лучших книг замечательного десятилетия», — именно так А.

Немзер называет девяностые годы и перечисляет художественные достоинства романа: «филигранная работа с „чужим словом”, сложнейшая поэтика символов-ассоциаций, дразнящая неточностями-зазорами система персонажей-двойников, постоянная и прихотливая игра с категорией времени, изыск композиции и даже главная „обманка” — проблема „герой-повествователь-автор”, обуславливающая статус и модус романного текста». А. Немзер квалифицирует роман В. Маканина как «сочинение характерное, отдельное, стоически утверждающее значимость личности и слова»

Источник: https://www.school-essays.info/prozaik-vladimir-makanin/

Сочинение отзыв о повести Маканина “Антилидер”

“Антилидер” – повествование о феномене личности, испытывающей ненависть ко всему, что выделяется из ряда. Конечно же, можно расслышать в этом комплексе антилидерства и чисто русскую, чисто российскую ноту. Социальную, историческую, национальную – какую хотите.

Горы ученых статей и книг посвящены саморазрушительным тенденциям в русском характере, и Куренков в определенной мере подтверждает эти сокрушительные для нас ученые наблюдения.

Никак не может устоять-выстоять национальный герой, вечный, на самом-то деле, антигерой, вечный (вечная) разрушитель(ница): от Онегина и Печорина до Анны Карениной и Настасьи Филипповны… Почему-то именно этим героям наркотически привержена русская словесность – а вовсе не удачникам, не “успешным людям”, не “строителям”. Заколдованный круг, страна (привет Пьецуху), заколдованная настойчивыми в своей деструктивности персонажами. Эта разрушительность – вне воли персонажа, она столь же экзистенциальна, как и нахождение в “свите”. Куренков ничего не может с собой поделать, он не в силах себя остановить – заложенная в нем агрессивность сильнее его. Агрессивность проявляется, как фотопленка – от наплывающей агрессивности темнеет не только лицом, но всем телом, что и отмечает любящая жена, безуспешно пытающаяся его остановить.

Только поначалу может показаться, что эта ненависть социальна – и вектор ее направлен от “пролетария” (Куренков – сантехник) в сторону “интеллигенции” (в “Отставшем” один из персонажей, бывший зек, саркастически бросает: “Интеллектуалы!”).

Куренков прикован к своей агрессивности, как Сизиф к известному камню, и каждый раз, встречаясь с кем-то, в чем-то его превосходящим, он готов к разрушению. В этом экзистенциальном характере прозы и заключалось принципиальное отличие Маканина от других, печатающихся и непечатающихся.

Он не был ни советским, ни антисоветским писателем – он был сам по себе, этой непохожестью, несводимостью к определенной категории (будь то шестидесятники, сорокалетние, “почвенники”, “городские” писатели, диссиденты), отдельностью сильно смущая литературно-критические умы.

Не только персонажи, но и главные – по-маканински музыкальные – темы и мотивы тоже перетекают из повествования в повествование, разрабатываясь по-новому – в вариациях. Перед “Антилидером” Маканин закончит “Гражданина убегающего”: “…всю свою жизнь он, Павел Алексеевич Костюков, был разрушителем”.

Композиция та же: в центре повествования – и авторского внимания – феномен разрушителя, а динамика повествования, все убыстряясь, устремляясь к финалу, к смерти, как к последней точке догнавшего разрушителя разрушения, обернувшегося, накинувшегося на него самого в виде смертельной быстротечной болезни – динамика эта прослежена через все стадии существования Костюкова, разрушителя природы, то есть самой жизни. В Костюкове, несмотря на как бы подчеркнутую автором “человечность” (“В конце концов, он – один из людей”), со второго абзаца акцентированно заявлено и дьявольское: характеристика дьявола – хромота (“Прихрамывая, он шел, шел вдоль ручья…”), пес, мгновенно возникающий при этой хромоте (“Ко мне! – крикнул он псу”). Отношения с природой, с окружающим миром, с женщинами (вот она, проверка русского человека – рандеву) у Костюкова столь же амбивалентны, как и его дьявольско-человеческая двойственность: “Если бы Костюкову, хотя бы и в шутку, сказали, что человечество в целом устроено таким образом, что разрушает оно именно то, что любит, и что в разрушении-то и состоит подчас итог любви,- …он бы, пожалуй, поверил и даже принял на свой счет как понятное”. Рассказ же, после этой “обманки” с умозаключениями, не то что подтверждает или опровергает их, а выводит к сущностям, где любые выводы будут несостоятельны. И даже бессмысленны. Интерес Маканина – не столько к “человеку” (и тем более не к “людям”), сколько к сущностям. Автор как бы выпаривает суть до квинтэссенции, возводя ее чуть ли не к мании своего персонажа. В повести “Где сходилось небо с холмами” он воображает, скажем, сообщающимися сосудами (по принципу “Ключарева и Алимушкина”) уже и не людей, а сами сущности культуры (музыку авторскую и песенный фольклор). Чем успешнее работает композитор, родившийся в уральском поселке, чем сильнее становится его, авторская, музыка, – тем беднее уральская песня, высыхая, замещаясь убогим примитивом (а именно она питала – да и питает сейчас, постепенно иссыхая – его, автора, сочинения). Даже смерть родителей, катастрофы, пожары, гибель людей, все это вместе, уничтожающее жизнь, а не только фольклор, вымываемый городской цивилизацией, – все это зловеще подпитывает авторскую музыку. И – платит за нее.

Если в рассказах конца 70-х – начала 80-х Маканин, как бы разыгрывая партию, решал определенную задачу, исходя из определенных обстоятельств, в которые он математически выверенно погружал своих героев, доказывал теорему, то теперь они – т. е. герои – порою вообще оставляются им за ненадобностью.

Или возникают в качестве иллюстративного материала – к тезисам, размышлениям автора, как в рассказе (или все-таки эссе? нет, рассказе) “Нешумные”, где подробное, очень маканинское описание “феномена собрания” переходит в описание скучной повседневной работы профессиональных, наемных убийц (нет, не новорусских киллеров, а именно что профессионалов из организации), отнюдь не лишенных трогательных, чисто человеческих привязанностей – вроде любви к собственному потомству. Интонация не меняется на протяжении всего рассказа – это качество сохраняется и в “Сюре в Пролетарском районе”, где рядом с сугубо человеческими приметами (и масштабами) обычной жизни (у Колиной подружки Клавы была здоровая привычка спать с открытым настежь окном, потому что Клава, повар по профессии, проводит много часов у плиты и ей даже ночью душно) возникают сюрреалистические фантазмы (вроде огромной руки, которая этого самого Колю через это самое окно – вся, целиком, пролезть не может, но два нашаривающих пальца прошли – ловит). Или – в нарезанном на фрагменты (от одного до нескольких абзацев, впрочем, может быть и одна – всего-навсего – фраза) повествовании “Там была пара…”, где рассказчик занимает “возрастную нишу человека, греющегося возле молодости”.

Мотивировка первоначальная – еще с “Голосами” связанная – была, на мой взгляд, самокритичной: уйти от “модели”, от жесткой конструкции, от лекал, по которым кроилась вещь. Стать свободным – в том числе от самого себя, уйти от своего собственного отягощающего наследия. От непременной сюжетности. От персонажности.

(No Ratings Yet)
Загрузка…

Сочинение отзыв о повести Маканина “Антилидер”

Другие сочинения по теме:

1. Отзыв о прочитанной статье: О прозе Маканина Проще всего было обмануться – вязаными шапочками петушком, тусклыми лампочками в вонючих подъездах, хлопающими дверьми, оттепельно-грязными лужами. Чувствуя, что попадает…
2. Сюжет повести В. Маканина “Лаз” Повесть В. Маканина “Лаз” (1991) рассматривается в современном литературоведении как философский код времени, “как не отдельная вещица… а заключительная глава…
3. Сочинение отзыв по поэме “По праву памяти” Совсем недавно мною была прочитана поэма А. Твардовского, которая называется “По праву памяти”. Это неизвестное мне раньше творение глубоко потрясло…
4. Сочинение отзыв по роману “Гаргантюа и Пантагрюель” Эпоха Возрождения дала миру множество знаменитых имен: писателей, скульпторов, художников, музыкантов. Художники-гуманисты усматривали объект своего творчества в изображении человека, ее…
5. Сочинение отзыв: И. В. Гоголь и наша современность Наследие Гоголя прочно вошло в жизнь людей. Его книги издаются массовыми тиражами и стали неотъемлемой частью духовной жизни каждой семьи….
6. Сочинение отзыв по творчеству Д. Н. Мамина-Сибиряка Лучший сборник произведений Мамина-Сибиряка для детей – “Аленушкины сказки”. Писатель показал себя здесь не только прекрасным знатоком детской психологии, но…
7. Сочинение отзыв о поэзии Боровиковского Поэзия Боровиковского перенята непонятной тоской, одинокостью, беспокойством, нечеткими желаниями, раздвоенностью. Его литературный герой переживает трудный душевный залог, когда, кажется, на…
8. Отзыв о повести “Один день Ивана Денисовича” Человек ли? Этим вопросом задается читатель, открывающий первые страницы повести и будто окунающийся в кошмарный, беспросветный и бесконечный сон. Все…
9. Сочинение-отзыв по роману Романа Иваничука “Орда” Исторический роман Р. Иваничука “Орда” – художественный анализ трагических событий XVIII века, связанных с разрушением знаменитой казацкой столицы – Батурина….
10. Сочинение отзыв “Метаморфозы” Публия Овидия Назона Мое знакомство с “Метаморфозами” Овидия началось не из книги, а из рассказа, красивого и печального. Еще в начальной школе учительница…
11. Сочинение по Достоевскому: Отзыв о романе Достоевского “Идиот” “Жил на свете рыцарь бедный, Молчаливый и постой, С виду сумрачный и бледный, Духом смелый и прямой”. А. С. Пушкин…
12. Сочинение отзыв: Почему меня восхищает мужество писателя Школьное сочинение на примере судьбы и работ Солженицына. 12 февраля 1974 г. Солженицын арестован, лишен советского гражданства. Его изгоняют из…
13. Толстовская традиция в творчестве Маканина Рассказ “Кавказский пленный” посвящен болезненной теме взаимного притяжения и отталкивания русского и кавказца, приводящего их к кровавой вражде. Идет война…
14. Образ “срединного”; человека в романах В. С. Маканина Страница-другая текста Владимира Семеновича Маканина, прочитанная впервые, вряд ли привлечет любителя холодно-рассудочных построений в духе В. Пелевина или блестяще-медлительной поэтики…
15. Краткое содержание рассказа Маканина “Ключарев и Алимушкин” “Человек заметил вдруг, что чем более везет в жизни ему, тем менее везет некоему другому человеку, – заметил он это…
16. Рождение личности в пьесе “Пигмалион” Бернарда Шоу (отзыв на спектакль) Бернард Шоу – известный англо-ирландский драматург, который написал свою пьесу (точнее – “роман в пяти действиях”) почти сто лет тому…
17. Сочинение по повести И. С. Тургенева “Ася” Повесть И. С. Тургенева “Ася” рассказывает о том, как знакомство главного героя господина Н. Н. с Гагиными перерастает в историю…
18. Отзыв о стихотворении А. А. Блока “Россия” Тема Родины – тема России – занимала особое место в жизни А. Блока, она была для него поистине всеобъемлющей. Он…
19. Отзыв на книгу Антуана де Сент-Экзюпери “Маленький принц” Маленький мальчик с золотыми волосами, который живет там, на далекой планете, и только иногда появляется на Земле, как хочется встретиться…
20. Сочинение по повести А. И. Куприна “Гранатовый браслет” А. И. Куприна не зря называют певцом возвышенной любви. Три его повести: “Гранатовый браслет”, “Олеся”, “Суламифь” объединены этой прекрасной темой….

Источник: https://ege-russian.ru/sochinenie-otzyv-o-povesti-makanina-antilider/