5 эссе для переосмысления действительности: Бродский о скуке, Уэллс об умничанье и Эмерсон о доверии к себе
Речь, произнесенная Бродским перед выпускниками Дармутского колледжа, мало похожа на торжественные наставления в духе Stay Hungry, Stay Foolish. От текста разит тоской, мизантропией и местами даже сожалениями о потерянных годах.
Бродский объясняет, что скука — главный атрибут человеческой истории, что механическое повторение, будучи пагубным для искусства, вместе с тем есть основной инструмент эволюции и развития сугубо материального мира. Конкретных рецептов от скуки Бродский не дает, зато объясняет природу сопутствующих скуке симптомов и предостерегает от главных ловушек, расставленных ей.
При всей грустной раздражительности, с какой написана речь, главное в ней — искренность. «Похвала глупости» — это будни Бродского-поэта, это его творческие муки и нелюбовь к заскорузлой будничности; и если уж в тексте чего-то и нет, так это попыток притвориться, что творческая натура — это праздник, который всегда с тобой.
«Ни точные науки, ни гуманитарные не предлагают вам курсов скуки. В лучшем случае они могут вас познакомить со скукой, нагоняя ее.
Но что такое случайное соприкосновение по сравнению с неизлечимой болезнью? Наихудший монотонный бубнеж, исходящий с кафедры, или смежающий веки велеречивый учебник — ничто по сравнению с психологической Сахарой, которая начинается прямо в вашей спальне и теснит горизонт»
Лаконичное эссе Уэллса посвящено феномену «оригиналов», расцветшему к концу XIX века: они, если верить Уэллсу, были сведущи во всех вопросах, имели собственное мнение по любой проблеме, а главное — шутили обо всем на свете с завидной хлесткостью. По мнению Уэллса, произведения искусства «умников» — не что иное, как помещенные в раму лучшие их остроты.
Поразмышляв о том, кому хорошо от таких шуток (и придя к выводу, что никому), Уэллс замахивается на более масштабные рассуждения — о судьбах государств и о тех, кто стоит в их главе. «Уверяю вас, разумное есть противоположность великому.
Британская империя, как и Римская, создана тупицами.
И не исключено, что умники нас погубят», — пишет Уэллс, и затем в одном абзаце объясняет родство великого искусства с умением избегать того мелкого эгоизма, проявлением которого и является умничанье.
Наивный Уэллс полагал, что конец XIX века — последнее пристанище «умничанья», но, как показала история, джентльменство с его «умением быть великодушно-банальным» осталось в истории, уступив место острословию в качестве высшего проявления человеческого духа.
«Наверно, эпоха умничанья переживает свой последний расцвет. Люди давно уже мечтают о покое. Скоро заурядного человека будут разыскивать, как тенистый уголок на измученной зноем земле. Заурядность станет новым видом гениальности. И тогда, подымет голову круглолицая и заспанная литература, литература огромной цели и крупной формы, полнотелая и спокойная»
«Доверие к себе»
Чтобы понять, откуда растут ноги у сегодняшних экоактивистов во всем их разнообразии (начиная с защитников китов и заканчивая теми, кто вопреки здравому смыслу сортирует мусор у себя на кухне), достаточно прочесть сборник эссе Эмерсона «Природа». Правда, воспринимать его в сугубо материалистичном контексте не стоит: оно, как никакое другое, пытается понять что есть человеческий разум, вернее даже — сознание.
Ученик Эмерсона (а позже его садовник) Генри Торо, прочитав работы своего наставника, стал по сути первым экопоселенцем, уйдя жить в леса.
В некотором смысле его поступок предельно ясно выражает идею о том, что человеческая действительность ущербна в первую очередь потому, что сами люди открещиваются от собственной природы.
Для Эмерсона важно было также определить само понятие человеческой природы — не привычки, возобладавшей человеком на протяжении жизни, но подсознательного стремления к прекрасному, ведущего через заросли человеческих обычаев и заблуждений.
«Человек — существо боязливое, вечно оправдывающееся; он больше не осмеливается сказать «я думаю» и «я убежден», но прикрывается авторитетом какого-нибудь святого или знаменитого мудреца.
Ему должно быть стыдно при виде побега травы или розы в цвету.
Вот эти розы, растущие у меня под окном, не оправдывают свое существование ни тем, что до них здесь тоже росли розы, ни тем, что бывают и более красивые экземпляры; они то, что они есть, они живут сегодня и живут вместе с Богом»
В ключевом эссе из сборника «Назначение поэзии» Элиот размышляет о двух составляющих поэзии: личном чувстве автора, вносящего свою индивидуальность в произведение, и также о литературной традиции, в которой автор существует.
Ключевая мысль эссе, если пытаться втиснуть ее в рамки одной неловкой фразы, — о ценности эмоции, возникающей внутри произведения (она, по мнению Элиота, — плод попытки автора убежать от того, что он чувствует в своей привычной реальности).
Гениальность «Традиции…» — в том, что, разбирая как будто бы только поэтическое творчество, Элиот охватывает всю литературу, а если вдуматься, то и все искусство. И еще в виртуозно простом определении разницы между хорошими и плохими поэтами, которая заключается в осознанном или бессознательном подходе к созданию: хороший поэт, уверен Элиот, предпочитает сознание как более тонкую сферу.
«Ни один поэт, ни один художник, представляющий свой вид искусства, взятый сам по себе, не исчерпывает своего значения. Его значение, его оценка является оценкой его отношения к поэтам и художникам прошлого.
Нельзя оценить только его одного, необходимо, ради контраста и сравнения, рассматривать его в сопоставлении с предшественниками.
Я считаю это принципом эстетического, а не только исторического критицизма»
В небольшом — всего несколько страниц — эссе Беньямин поднимает, в общем-то, все главные вопросы об искусстве «тогда» и «сейчас». О том, как мы воспринимаем искусство вообще.
О том, как менялось это восприятие на протяжении веков. О том, искусство ли фотография — и о том, как изменилось представление об искусстве вообще с появлением фотографии.
О том, как оценивать пресловутую «техническую воспроизводимость» в контексте ценности отдельного произведения.
Ответов, как таковых, у Беньямина нет, но способ, который он избрал для объяснения своей позиции, вполне красноречиво заменяет все пространные рассуждения, которые могли бы появиться, задай он себе труд ответить.
По большому счету, для того, чтобы понять бурление чувств автора, достаточно несколько раз подряд прочитать одно-единственное предложение из его эссе: «Ориентация реальности на массы и масс на реальность — процесс, влияние которого и на мышление, и на восприятие безгранично».
«Удивительный рост наших технических возможностей, приобретенные ими гибкость и точность позволяют утверждать, что в скором будущем в древней индустрии прекрасного произойдут глубочайшие изменения.
Нужно быть готовым к тому, что столь значительные новшества преобразят всю технику искусств, оказывая тем самым влияние на сам процесс творчества и, возможно, даже изменят чудесным образом само понятие искусства»
Еще три эссе на T&P
Источник: https://theoryandpractice.ru/posts/7434-5-esse
Иосиф Бродский. Поэтический мир поэта
/ Сочинения / Бродский И.А. / Разное / Иосиф Бродский. Поэтический мир поэта
| Скачать сочинение |
Ни тоски, ни любви, ни печали, ни тревоги, ни боли в груди, будто целая жизнь
за плечами и всего полчаса впереди.
И. Бродский
Вот уже более десяти лет мы свободно читаем стихотворения Иосифа Бродского. Беспрепятственно. Четверть века назад он был выслан из Ленинграда. Через восемь лет, спасаясь от преследований, был вынужден эмигрировать.
С тех пор его стихи бродили из дома в дом нелегально, при обысках их изымали как крамолу.
А в 1988 году Шведская королевская академия присудила Бродскому Нобелевскую премию. И журналы наперебой стали печатать его стихи и поэмы, воспоминания. Началось издание его книг на Родине. Его творчество в течение четверти века пользуется широкой известностью.
Он являлся не только признанным лидером русскоязычных поэтов, но и одной из самых значительные фигур в современной мировой поэзии, его произведения переводятся на все основные языки мира.
Жизнь Бродского богата драматическими событиями, неожиданными поворотами, мучительными поисками своего места. Поэт родился и вырос в Ленинграде.
С городом на Неве связаны первые шаги в поэзии. В начале шестидесятых годов Анна Ахматова называла Бродского своим литературным преемником. И в дальнейшем именно с ним связывала надежды на новый расцвет русской поэзии, сравнивая его по масштабу дарования с Мандельштамом.
Тема Ленинграда занимает значительное место в раннем творчестве поэта: “Стансы”, “Стансы городу”, “Остановка в пустыне”. Характерно начало “Стансов”:
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Однако и в зрелом творчестве поэта, в произведениях, написанных в эмиграции, время от времени возникает ленинградская тема:
Я родился и вырос в балтийских болотах, подле серых цинковых волн,
всегда набегавших по две.
и отсюда — все рифмы, отсюда тот блеклый голос,
вьющийся между ними,
как мокрый волос…
Нередко ленинградская тема передается поэтом косвенными путями. Такая важная для зрелого Бродского имперская тема в своих истоках связана с жизнью в бывшей столице Российской империи.
Подчеркнутый аполитизм поэзии Бродского резко диссонировал с принципами официозной литературы; поэта обвиняют в тунеядстве и осуждают на пять лет ссылки, хотя к этому времени (1964 год) перу Иосифа Александровича принадлежало около ста стихотворений. Через полтора года он вернулся в Ленинград, много работал, занимался переводами. Это оттачивало его поэтическую лексику.
Но официально он не признан, стихи его не печатаются, статьи о нем самые неопределенные. В 1972 году Бродский вынужден был уехать в США, где являлся почетным профессором ряда университетов. В США один за другим выходят его поэтические сборники: “Стихи и поэмы”, “Остановка в пустыне”, “В Англии”, “Конец прекрасной эпохи”…
В последние годы жизни Иосиф Бродский все чаще выступал как англоязычный автор.
Для раннего поэта характерна динамика: движение, дорога, борьба. Она оказывала очищающее воздействие на читателей. Произведения этого периода сравнительно просты по форме. Граница между ранним и зрелым Бродским приходится на 1965—1968 годы.
Поэтический мир его как бы застывает, начинают преобладать темы конца, тупика, темноты и одиночества, бессмысленности всякой деятельности:
Шей бездну мук,
старайся, перебарщивай в усердьи!
Но даже мысль о — как его! —
бессмертьи — есть мысль об одиночестве, мой друг.
В этот период темой творчества поэта становятся любовь и смерть.
Однако любовной лирики в традиционном смысле у Бродского нет.
Любовь оказывается чем-то хрупким, эфемерным, почти нереальным:
В какую-нибудь будущую ночь ты вновь придешь усталая, худая, и я увижу сына или дочь, еще никак не названных — тогда я не дернусь
к выключателю и прочь руки не протяну уже, не вправе
оставить вас в том царствии теней, безмолвных, перед изгородью дней, впадающих в зависимость от яви,
с моей недосягаемостью в пей.
Любовь часто видится как бы через призму смерти, сама же смерть оказывается весьма конкретной, материальной, близкой:
Это абсурд, вранье: череп, скелет, коса. “Смерть придет, у нее будут твои глаза”.
В поэзии Бродского возрождаются философские традиции. Оригинальность его философской лирики проявляется не в рассмотрении той или иной проблемы, не в высказывании той или иной мысли, а в разработке особого стиля, основанного на парадоксальном сочетании крайней рассудочности, на стремлении к чуть ли не математической точности выражения с максимально напряженной образностью.
Свою деятельность поэт сравнивает со строительством Вавилонской башни — башни слов, которая никогда не будет достроена. В творчестве Бродского мы находим парадоксальное соединение экспериментаторства и традиционности. Этот путь, как показала практика, не ведет к тупику, а находит своих новых приверженцев.
Ранняя смерть поэта прервала его жизненный путь, а не путь его поэзии к сердцам все новых и новых поклонников.
| 4909 человек просмотрели эту страницу. Зарегистрируйся или войди и узнай сколько человек из твоей школы уже списали это сочинение. Рекомендуем эксклюзивные работы по этой теме, которые скачиваются по принципу “одно сочинение в одну школу”: Творчество И. Бродского |
/ Сочинения / Бродский И.А. / Разное / Иосиф Бродский. Поэтический мир поэта
| Заказать сочинение |
Мы напишем отличное сочинение по Вашему заказу всего за 24 часа. Уникальное сочинение в единственном экземпляре.
100% гарантии от повторения!
Источник: http://www.litra.ru/composition/get/coid/00039501184864104963/woid/00070801184773069956
Бродский сочинения – особенности поэтики
Сочинение “Бродский – особенности поэтики”.
Тематика поэзии Иосифа Александровича Бродского довольно разнообразна – он пишет о любви, родной земле, жизни и смерти. Его стихотворения высококультурны, их стилистика сложная, а художественный язык богат на оттенки и контрасты. Временами поэт обращается к античным жанрам, а также к античным образам, низводя их до бытовых.
Герои лирики И.
Бродского как бы свысока смотрят на происходящие на земле события, осмысляя их. Основные образы стихотворений абстрактны – это звезды и небо, тьма и свет, добро и зло. Ранние произведения поэта динамичны, им свойственно постоянное движение и борьба. В 1960-е гг. в творчестве И. Бродского особое место занимают мотивы преображения, изменения мироустройства.
В это время автор создает поэтический цикл «Век скоро кончится», а также пишет поэмы «Шествие» и «Зофья», впервые прибегая к большой форме. Своеобразность лирики И. Бродского заключается в оригинальном объединении античных традиций с русской и английской поэзией. Эта особенность прослеживается уже в стихотворении «Пилигримы» 1958 года.
Здесь сочетаются религия и борьба с религиозностью, традиции авангардной и классической поэзии.
Середина 60-х гг. является рубежом раннего и зрелого творчества поэта. В этот период в его лирике появляется тема одиночества, преобладают мотивы конца, бессмысленности бытия, смерти:
«…Я тоже умру.
Это бесплодный труд.
Как писать на ветру».
В 1970-е гг. в поэтике автора прослеживаются библейские мотивы, которые исчезнут после его эмиграции. Христианская идея появится в поэзии позже, в стихотворениях «Рождественская звезда» и «Рождественский романс». Автор гармонично вплетает образы лирических героев в библейские тексты.
Писал поэт и о любви. В его творчестве нет любовной лирики как таковой, ведь чувство любви для поэта – это что-то нереальное, хрупкое, далекое, скорее философское. Одной из основных особенностей поэтики И. Бродского является как раз философичность, присущая произведениям любой тематики.
И. Бродский мастерски соединил в своем творчестве традиционные художественные приемы с экспериментальными, что привлекло внимание критиков и многочисленных читателей к его произведениям. Поэт нашел приверженцев, но его жизнь рано оборвалась. Тем не менее, Иосиф Бродский внес значительный вклад в литературу ХХ столетия, изменив направление русской поэзии и придав ей неординарное звучание.
Источник: http://vsesoch.ru/i-a-brodskij/1414-brodskij-sochineniya-osobennosti-poetiki.html
Сочинение «Иосиф Бродский и его творчество»
Среди тех частоколов лжи, что отгородили нас от мира и от самих себя, есть и такой миф: мы — самая читающая страна в мире (по тиражам книг и толстых журналов, по числу переводов).
Все коварство лжи, или, скорее даже самообмана как самоутешения, состоит в том, что она имеет свой резон на поверхности: в самом деле, Пикуль выходит миллионными тиражами, классиков переиздаем такими же, а уж о разнообразии палитры книжного развала и говорить нечего.
Вопрос, однако, в том, что из этого следует?Следует ли, что в прямо пропорциональной зависимости соответственно возрастают сотни тысяч новообращенных читателей-интеллигентов?А вот этого нет, и сие однозначно — достаточно посмотреть на полуспившееся и потому быстро вымирающее “потерянное поколение” шестидесятников и на то, которое вступает в жизнь дикого рынка, в основном стремясь друг друга облапошить и на том обрести иномарки машин и штанов, остальные просто деградируют — страшно выйти на улицу после 22 – 23 часов (впрочем, уголовщины хватает и в дневное время). Деградация нации очевидна.
Обретенная свобода оказалась не по зубам этому народу, она ему принесла не чаемое счастье, а, наоборот, худшее несчастье — за малым вычетом тех жалких остатков интеллигенции, которые могут удовлетвориться кислородом гласности.Роль высокого чтения в процессе духовного роста человека трудно переоценить.
Однако такое чтение, в отличие от просмотра легкой, развлекательной литературы, требует усилия. Великая культура, как и высочайшие горные вершины, не даются с ходу любому пешеходу — следует солидно готовиться к их взятию.
Конечно, всему свое время и место: в определенной ситуации и “Клен ты мой опавший” падает в душу, но вся загвоздка в том, что это не требует от участника процесса никаких особых усилий — одно эстетическое удовольствие! Так ведь в процессе овладения духовной культурой одними только эстетическими радостями не обойтись; настоящее, т. е. Асмус), “душа обязана трудиться” (Н. Заболоцкий), “и ни каких гвоздей” (В. Маяковский).
Для читателя, который несмотря ни на что возжелает вершин высокого чтения, творчество И. Бродского — это восхождение на Фудзияму современной поэзии.Русский поэт И. Бродский (интересно заметить, что всемирная энциклопедия называет его американским) — самый молодой из литераторов, удостоившихся Нобелевской премии по литературе. В 1987 году, когда это произошло, ему было 47 лет.
Иосиф Александрович Бродский и другой нобелевский лауреат Александр Исаевич Солженицын символизируют современную русскую литературу в представлении всего культурного мира.В 1972 году идеологические надзиратели из партийного аппарата и КГБ вынудили поэта покинуть Россию. С тех пор стихи И.
Бродского попали в разряд контрабандных импортных диковинок, недоступных простому отечественному читателю.
Некоторые сведения из жизни поэта помогут в определении места и времени тех или иных событий, которые переведены И.
Бродским из действительности в особое состояние, именуемое поэзией, где, как он утверждает, стихи пишут сами себя: “Кроме того, я думаю, что не человек пишет стихотворение, а каждое предыдущее стихотворение пишет следующее” (И. Бродский).
До 15 лет Иосиф Бродский учился в школе, бросил ее, пошел работать и сменил несколько профессий. Писать стихи начал в 16 лет.Он быстро миновал неизбежный для всякого начинающего стихотворца период подражания.
В его стихах быстро возобладала совершено оригинальная инстанция, отчасти выражавшаяся и в особой манере поэта читать свои стихи на публике. В короткое время он овладел тем запасом профессиональных приемов, который позволил ему превзойти тогдашний общий уровень официальной подцензурной поэзии.
При этом он писал именно то, что хотел, а не то, чтодозволялось.
Источник: https://shdo.net/sochinenie-iosif-brodskij-i-ego-tvorchestvo/
Иосиф Бродский – Сочинения Иосифа Бродского. Том VII
Роберту Моргану
Много лун тому назад доллар равнялся 870 лирам и мне было 32 года. Планета тоже весила на два миллиарда душ меньше, и бар той stazione[1], куда я прибыл холодной декабрьской ночью, был пуст. Я стоял и поджидал единственное человеческое существо, которое знал в этом городе. Она сильно опаздывала.
Всякий путешественник знает этот расклад: эту смесь усталости и тревоги. Когда разглядываешь циферблаты и расписания, когда изучаешь венозный мрамор под ногами, вдыхая карболку и тусклый запах, источаемый в холодную зимнюю ночь чугунным локомотивом. Чем я и занялся.
Кроме зевающего буфетчика и неподвижной, похожей на Будду, матроны у кассы, не видно было ни души.
Толку, впрочем, нам друг от друга было мало: весь запас их языка — слово «espresso» — я уже истратил; я воспользовался им дважды.
Еще я купил у них первую пачку того, чему в предстоявшие годы суждено было означать «Merda Statale», «Movimento Sociale» и «Morte Sicura» [2] — свою первую пачку MS [3]. Так что я подхватил чемоданы и шагнул наружу.
В том маловероятном случае, если чьи-то глаза следили за моим белым лондонским дождевиком и темно-коричневым борсалино, то суммарный силуэт этих глаз бы не резал. Самой ночи поглотить его точно не составило бы труда.
Мимикрия — на мой взгляд, обязательное свойство путешественника, а сложившаяся к тому времени в моем сознании Италия состояла из черно-белых фильмов пятидесятых и имеющих ту же окраску принадлежностей моего ремесла.
Поэтому зима была правильным сезоном; единственное, чего, по-моему, мне не хватало, чтобы сойти за местного шалопая или carbonaro[4], был шарф. В остальном я чувствовал себя незаметным и готовым слиться с фоном или заполнить кадр малобюджетного детектива или, скорее, мелодрамы.
Ночь была ветреной, и прежде чем включилась сетчатка, меня охватило чувство абсолютного счастья: в ноздри ударил его всегдашний — для меня — синоним: запах мерзлых водорослей. Для одних это свежескошенная трава или сено; для других — рождественская хвоя с мандаринами.
Для меня — мерзлые водоросли: отчасти из-за звукоподражательных свойств самого названия, в котором сошлись растительный и подводный мир, отчасти из-за намека на неуместность и тайную подводную драму содержащегося в понятии.
В некоторых стихиях опознаешь себя; к моменту втягивания этого запаха на ступенях stazione я уже давно был большим специалистом по неуместности и тайным драмам.
Привязанность к этому запаху следовало, вне всяких сомнений, приписать детству на берегах Балтики, в отечестве странствующей сирены из стихотворения Монтале. У меня, однако, сомнения были.
Хотя бы потому, что детство было не столь уж счастливым (и редко бывает, являясь школой беззащитности и отвращения к самому себе), а что до моря, то ускользнуть из моей части Балтики действительно мог только угорь. В любом случае, на предмет ностальгии детство тянуло с трудом.
Я всегда знал, что источник этой привязанности где-то в другом месте, вне рамок биографии, вне генетического склада, где-то в гипоталамусе, где хранятся воспоминания наших хордовых предков об их родной стихии — например, воспоминания той самой рыбы, с которой началась наша цивилизация. Была ли рыба счастлива, другой вопрос.
Запах, в конечном счете, есть нарушение кислородного баланса, вторжение в него иных элементов — метана? углерода? серы? азота? В зависимости от объема вторжения получаем привкус — запах — вонь.
Это все дело молекул, и, похоже, счастье есть миг; когда сталкиваешься с элементами твоего собственного состава в свободном состоянии.
Тут их, абсолютно свободных, хватало, и я почувствовал, что шагнул в собственный портрет, выполненный из холодного воздуха.
Весь задник был в темных силуэтах куполов и кровель; мост нависал над черным изгибом водной массы, оба конца которой обрезала бесконечность. Ночью в незнакомых краях бесконечность начинается с последнего фонаря, и здесь он был в двадцати метрах.
Было очень тихо. Время от времени тускло освещенные моторки проползали в ту или другую сторону, дробя винтами отражение огромного неонового CINZANO, пытавшегося снова расположиться на черной клеенке воды.
Тишина возвращалась гораздо раньше, чем ему это удавалось.
Все отдавало приездом в провинцию — в какое-нибудь незнакомое, захолустное место — возможно, к себе на родину, после многолетнего отсутствия. Не в последнюю очередь это объяснялось моей анонимностью, неуместностью стоящей на ступенях stazione одинокой фигуры: удобной для забвения мишени. К тому же была зимняя ночь.
И я вспомнил первую строчку стихотворения Умберто Сабы, которое когда-то давно, в предыдущем воплощении, переводил на русский: «В глубине Адриатики дикой…». В глубине, думал я, в глуши, в забытом углу дикой Адриатики…
Стоило лишь оглянуться, чтобы увидать stazione во всем ее прямоугольном блеске неона и городского шика, увидать печатные буквы: VENEZIA. Но я не оглядывался. Небо было полно зимних звезд, как часто бывает в провинции. Казалось, в любую минуту вдали мог залаять пес, не исключался и петух.
Закрыв глаза, я представил себе пучок холодных водорослей, распластанный на мокром, возможно — обледеневшем камне где-то во вселенной, безразличный к тому — где. Камнем был как бы я, пучком водорослей — моя левая кисть.
Затем ниоткуда возникла широкая крытая баржа, помесь консервной банки и бутерброда, и глухо ткнулась в причал stazione. Горстка пассажиров выбежала на берег и устремилась мимо меня к станции. Тут я увидел единственное человеческое существо, которое знал в этом городе; картина была сказочная.
Впервые я ее увидел за несколько лет до того, в том самом предыдущем воплощении: в России. Тогда картина явилась в облике славистки, точнее, специалистки по Маяковскому. Последнее чуть не зачеркнуло картину как объект интереса в глазах моей компании.
Что этого не случилось, было мерой ее обозримых достоинств.
180 см, тонкокостная, длинноногая, узколицая, с каштановой гривой и карими миндалевидными глазами, с приличным русским на фантастических очертаний устах и с ослепительной улыбкой там же, в потрясающей, плотности папиросной бумаги, замше и чулках в тон, гипнотически благоухавшая незнакомыми духами,— картина была, бесспорно, самым элегантным существом женского пола, умопомрачительная нога которого когда-либо ступала в наш круг. Она была из тех, кто увлажняет сны женатого человека. Кроме того, венецианкой.
Так что мы легко переварили ее членство в итальянской компартии и попутную слабость к нашим несмышленым авангардистам тридцатых, списав и то и другое на западное легкомыслие. Думаю, будь она ярой фашисткой, мы алкали бы ее не меньше; возможно, даже больше.
Она была действительно сногсшибательной, и когда в результате спуталась с высокооплачиваемым недоумком армянских кровей на периферии нашего круга, общей реакцией были скорее изумление и злоба, нежели ревность или стиснутые зубы, хотя, в сущности, не стоило злиться на тонкое кружево, замаранное острым национальным соусом.
Мы, однако, злились. Ибо это было хуже, чем разочарование: это было предательство ткани.
Источник: https://libking.ru/books/nonf-/nonf-publicism/291021-iosif-brodskiy-sochineniya-iosifa-brodskogo-tom-vii.html
Иосиф Бродский – Проза и эссе (основное собрание)
Бродский Иосиф
Проза и эссе (основное собрание)
Иосиф Бродский
Проза и эссе
(основное собрание)
Неотправленное письмо
Под прогрессом языка и, следовательно, письма следует понимать его качественное и количественное обогащение. Письмо является формой, через которую выражается язык.
Всякая форма с течением времени стремится к самостоятельному существованию, но даже и в этой как бы независимой субстанции продолжает (зачастую не отдавая уже себе как следует отчета) служить породившей ее функции. В данном случае: языку.
Обретая видимую самостоятельность, форма создает как бы свои собственные законы, свою диалектику, эстетику и проч. Однако форма, при всем своем прогрессе, не в состоянии влиять на функцию. Капитель имеет смысл только при наличии фасада. Когда же функцию подчиняют форме, колонна заслоняет окно.
Предполагаемая реформа русской орфографии носит сугубо формальный характер, она — реформа в наивысшем смысле этого слова: ре-форма.
Ибо наивно предполагать, что морфологическую структуру языка можно изменять или направлять посредством тех или иных правил. Язык эволюционирует, а не революционизируется, и в этом смысле он напоминает о своей природе.
Существует три рода реформ, три рода формальных преобразований: украшательство, утилитаризм и функциональная последовательность.
Данная реформа — не первое и не третье. Данная реформа — второе. Ее сходство с первым заключается в том, что на перегруженный фасад столь же неприятно смотреть, как и на казарму.
Своим же происхождением она, по сути, обязана неправильному пониманию третьего…
Ибо функция, обладающая собственной пластикой, стремится освободиться от лишних элементов, в которых она не нуждается, стремится к превращению формы в свое стопроцентное выражение.
Говоря проще, письмо должно в максимальной степени выражать все многообразие языка. В этом цель и смысл письма, и оно имеет к этому все возможности и средства.
Разумеется, современный язык сложен, разумеется, в нем многое можно упростить. Но суть упрощений состоит в том, во имя чего они проводятся.
Сложность языка является не пороком, а — и это прежде всего -свидетельством духовного богатства создавшего его народа.
И целью реформ должны быть поиски средств, позволяющих полнее и быстрее овладевать этим богатством, а вовсе не упрощения, которые, по сути дела, являются обкрадыванием языка.
Организаторы реформы объясняют возражения против нее гипнозом привычки. Но если вдуматься, залог живучести своих предполагаемых преобразований они видят не в чем ином, как в возникновении новой привычки.
Это процесс бесконечный. В конце концов, можно перейти на язык жестов и к нему привыкнуть.
Неизвестно, будет ли это прогрессом, но это определенно проще, чем раздумывать, сколько “н” ставить в слове “деревянный”. А именно к простоте стремятся инициаторы реформы.
Сказанное, конечно же, крайность, но этой крайности, в то же время, нельзя, к сожалению, отказать в известной логической последовательности.
Форма не влияет на функцию, но изуродовать ее может. Во всяком случае — создать превратное представление. Утилитаризм и стандартизация, повторяем, столь же вредны, как перегрузка деталями.
Манеж, лишенный колонны, превращается в сарай; колоннада функциональна: она играет роль, подобную фонетике. А фонетика — это языковой эквивалент осязания, это чувственная, что ли, основа языка. Два “н” в слове “деревянный” неслучайны.
Артикуляция дифтонгов и открытых гласных даже не колоннада, а фундамент языка. Злополучные суффиксы — единственный способ качественного выражения в речи.
“Деревянный” передает качество и фактуру за счет пластики, растягивая звук как во времени, так и в пространстве. “Деревянный” ограничен порядком букв и смысловой ассоциацией, никаких дополнительных указаний и ощущений слово не содержит.
Разумеется, можно привыкнуть — и очень быстро — к “деревяному”. Мы приобретаем в простоте правописания, но потеряем в смысле. Потому что -“как пишем, так и произносим” — мы будем произносить на букву (на звук) меньше, и буква отступит, унося с собой всю суть, оставляя графическую оболочку, из которой ушел воздух.
В результате мы рискуем получить язык, обедненный фонетически и -семантически. При этом совершенно непонятно, во имя чего это делается.
Вместо изучения и овладевания этим кладом — пусть не скоропалительным, но столь обогащающим! — нам предлагается линия наименьшего сопротивления, обрезание и усекновение, этакая эрзац-грамматика.
При этом выдвигается совершенно поразительная научная аргументация, взывающая к примеру других славянских языков и апеллирующая к реформе 1918 г.
Неужели же непонятно, что другой язык, будь он трижды славянский, это прежде всего другая психология, и никаких аналогий поэтому быть не может. И неужели сегодня в стране такое же катастрофическое положение с грамотностью, как в 1918 году, когда, между прочим, люди сумели овладеть грамматикой, которую нам предлагают упростить сегодня.
Язык следует изучать, а не сокращать. Письмо, буквы должны в максимальной степени отражать все богатство, все многообразие, всю полифонию речи. Письмо должно быть числителем, а не знаменателем языка.
Ко всему, представляющемуся в языке нерациональным, следует подходить осторожно и едва ли не с благоговением, ибо это нерациональное уже само есть язык, и оно в каком-то смысле старше и органичней наших мнений. К языку нельзя принимать полицейские меры: отсечение и изоляцию.
Мы должны думать о том, как освоить этот материал, а не о том, как его сократить. Мы должны искать методы, а не ножницы. Язык — это великая, большая дорога, которой незачем сужаться в наши дни.
1962 — 1963
—————–
Азиатские максимы
Из записной книжки 1970 г.
Страшный суд — страшным судом, но вообще-то человека, прожившего жизнь в России, следовало бы без разговоров помещать в рай.
Кошка грациозна при любом положении своего тела. Не то с человеками. Что же тогда есть наши представления о красоте, грации и проч., если на сто процентов отвечают им только животные.
Приходится умозаключить, что когда речь идет о политической системе, отсутствие логики есть признак здоровья.
Дон Жуан, Казанова, Маркиз де Сад — все они своего рода Александры Ульяновы сексуальной революции.
“Вы должны немножко набраться терпения”,– сказал NN, зав. отделом поэзии в журнале. “Да? — сказал я. — Я, по-моему, могу его уже выделять”.
Вторая мировая война — последний великий миф. Как Гильгамеш или Илиада. Но миф уже модернистский. Содержание предыдущих мифов — борьба Добра со Злом. Зло априорно. Тот, кто борется с носителем Зла, автоматически становится носителем Добра. But second World War was a fight of two Demons1.
На Западе, esp. in States2, мат (фенечка, сленги т. п.) вошел в литературу, в газеты, в журналы. Таким образом, литература крадет мат у публики, ибо стали бы употреблять мы “ебену мать”, если бы находили ее в “Правде”.
Если не секретно, значит не действительно.
Самое замечательное у наших материалистов это то, что не вся материя -материя. Например, материя Запада уже не совсем материя. Контр-материя.
Классическая поэзия (рифмы, метр etc.) дает возможность формального резерва: других рифм, другого метра. Модернисты с ихним verse libre3 пленники плоскости. Это как рисунок в профиль, когда не можешь представить себе фас. Отсутствие других средств.
Как будто в этом месте живет неизвестное, безымянное божество, как будто это место — его алтарь, где ты то ли принес, то ли принесешь еще ему жертву, то ли услышал уже, то ли еще услышишь его голос: не забывай.
Дурак может быть глух, может быть слеп, но он не может быть нем.
1 Но вторая мировая война была борьбой двух Зол.
2 Особенно в США.
3 Верлибр.
—————–
Послесловие к “Котловану” А. Платонова
Идея Рая есть логический конец человеческой мысли в том отношении, что дальше она, мысль, не идет; ибо за Раем больше ничего нет, ничего не происходит. И поэтому можно сказать, что Рай — тупик; это последнее видение пространства, конец вещи, вершина горы, пик, с которого шагнуть некуда, только в Хронос — в связи с чем и вводится понятие вечной жизни. То же относится и к Аду.
Бытие в тупике ничем не ограничено, и если можно представить, что даже там оно определяет сознание и порождает свою собственную психологию, то психология эта прежде всего выражается в языке.
Вообще следует отметить, что первой жертвой разговоров об Утопии — желаемой или уже обретенной — прежде всего становится грамматика, ибо язык, не поспевая за мыслью, задыхается в сослагательном наклонении и начинает тяготеть к вневременным категориям и конструкциям; вследствие чего даже у простых существительных почва уходит из-под ног, и вокруг них возникает ореол условности.
Источник: https://www.libfox.ru/255537-iosif-brodskiy-proza-i-esse-osnovnoe-sobranie.html
Сочинение Бродский создал страну Бродского, Бродленд или Бродсковию
При изучении современной литературы невозможно обойти вниманием поэзию Иосифа Александровича Бродского (1940 – 1996), которого сегодня называют «гением эпилога классики» (Л.Баткин).
Как пишет известный поэт Томас Венцлова, «читать его стихи означает тренировать душу: они увеличивают объем души (примерно так, как от бега или работы веслами увеличивается объем легких)». Уникальная личность И.
Бродского, его драматическая судьба и неповторимая лирика вызывают у старшеклассников сильный эмоциональный отклик. В школьной методике пока еще намечены лишь самые общие подходы к изучению поэзии И.Бродского.
Чаще всего избирается биографический путь, дающий возможность познакомить учащихся с личностью и судьбой поэта. Он целесообразен, но недостаточен, поскольку глубина и оригинальность поэтического мышления И.Бродского открываются лишь при анализе его художественных текстов.
Урок, посвященный поэту, может представлять собой лекцию о биографии и творческой эволюции И.Бродского с элементами семинара.
В лекции внимание акцентируется на внутренней свободе поэта, на развитом чувстве собственного достоинства (здесь учителю поможет автобиографическая проза «Полторы комнаты»
Обязательным элементом урока является целостный анализ стихотворения (может быть, «Я входил вместо дикого зверя в клетку”), позволяющий выявить специфику миропонимания И.Бродского и нетрадиционность поэтики (лексическое разнообразие, интонационное богатство, синтаксическое новаторство).
Заключительный этап занятия посвящается развитию литературных традиций в творчестве поэта. На примере решения темы творчества («Я памятник воздвиг себе иной», «На столетие Анны Ахматовой») проводятся сопоставления с А.Пушкиным, А.Ахматовой, М.Цветаевой, О.Мандельштамом.
В итоге учащиеся узнают, что новая поэзия, которую столь блистательно представляет И.Бродский (недаром пишут, что с ним через запятую написать никого нельзя-таков высокий ранг поэта!), отказалась от идеи гражданского служения обществу и возвратилась к собственно эстетическим задачам.
Ниже предлагается материал для урока.
Наиболее яркий представитель современной русской поэзии, Иосиф Александрович Бродский, тем не менее удивительно близок поэтам Серебряного века – прежде всего ориентацией своего творчества на внутренне свободного человека. В одном из интервью он признавался:
«Я всегда ощущал себя совершенно свободным… Я стремился развить в себе что-то, вероятно, очень маленькое, но очень крепкое, пропорциональное огромному давлению извне. Я думаю, что это чувство человеческого достоинства, чувство значимости.
Но написание стихов не было уходом от действительности… Если я и могу гордиться собой за что-то в русской поэзии, так это за то, что… впервые в России за сорок лет или более того я употребил слово «душа»… И я продолжаю употреблять его».
О свободе поэта пишут и говорят все, знавшие его до эмиграции, наблюдавшие его арест в 1963 г., суд в 1964 г., ссылку за «тунеядство»5. Это свойство своего мироощущения Бродский сохранил до юнца дней, возведя его в абсолют.
На вопрос «Что самое важное для Вас в жизни?» поэт отвечал: «Способность человека быть самим собой».
Такая внутренняя свобода требовала особой линии поведения, стоической позиции, совмещающей в себе любовь и отчаяние, что нашло свое выражение в стихотворении Бродского «Я входил вместо дикого зверя в клетку», написанном в день сорокалетия поэта:
Я входил вместо дикого зверя в клетку, выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке, жил у моря, играл в рулетку, обедал черт знает с кем во фраке. С высоты ледника я озирал полмира, трижды тонул, дважды бывал распорот. Бросил страну, что меня вскормила. Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна, надевал на себя что сызнова входит в моду, сеял рожь, покрывал черной толью гумна и не пил только сухую воду. Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя, жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок. Позволял своим связкам все звуки, помимо воя; перешел на шепот.
Теперь мне сорок…
Это одно из самых известных стихотворений поэта, мощное и виртуозное одновременно. В нем звучит трагическая тема человека, его достоинства и – жестокого, безжалостного государства, пытающегося личность раздавить.
Изломанный стих, громоздкие и сложные речевые конструкции, «циклопическая строфа» (А.
Кушнер) передают человеческую жизнь, насыщенную скорбью, печалью, гневом, отвращением, иронией и – привязанностью к миру:
Что сказать мне о жизни? Что
оказалась длинной.Только с горем я чувствую солидарность.Но пока мне рот не забили гпиной,Из него раздаваться будет лишь благодарность.
Модель мира у Бродского имеет трагедийную окраску. Преобладание трагедийности бытия поэт видит не только в своей эпохе. Вся история человечества представляется ему как путь кровавого разрешения противоречий, а частная жизнь человека – лишь отражением всеобщей трагедии.
Герой Бродского – это человек вообще, вне времени и пространства. Его жизненный путь хотя и вмещает события личной жизни автора (лагерь, изгнание), но ими не ограничивается. Поэт чувствует себя испытателем человеческой судьбы, его мироощущение универсально.
Поэт неоднократно подчеркивал, что пишет «про одну вещь: про время и что время делает с человеком»6.
Поэтому ведущей темой стихов Бродского является тема превращения человека в вещь, в пьшь, в ничто, чем подчеркивается мысль о смертности, о временности человеческого существования:
Вот оно – то, о чем я глаголаю: о превращении тела в голую вещь! Ни горе не гляжу, ни долу я, но в пустоту – чем ее ни высветли. Это и к лучшему. Чувство ужаса вещи не свойственно. Так что лужица подле вещи не обнаружится, даже если вещица при смерти. («1972 год»)
Бродский много размышлял о постепенном вытеснении пустотой, холодом вечности человеческого тепла, «о вытеснении человека из мира, об их конечной несовместимости». Поэт унаследовал от О.Мандельштама этот конфликт «между безличной вечностью и трепетной человечностью» (М.
Гаспаров), но своеобразно его развил: человек у Бродского не только отнесен к предметному миру (вслед за Мандельштамом) и потому часто изображается с помощью метонимии («тело сыплет шаги на землю из мятых брюк», «глаз, засоренный горизонтом, плачет», «одичавшее сердце бьется еще за два»), но человек у Бродского конечен, ограничен во времени, как любая вещь.
По определению В.Полухиной, поэт «находит абсолютно новый угол зрения – «с точки зрения времени», предельно возможный выход за границы не только собственного тела, но и самого мироздания». Это приводит к особой бесстрастности его стихов, отстраненности от себя и самого мира.
Навсегда расстаемся с тобой, дружок.Нарисуй на бумаге простой кружок.Это буду я: ничего внутри.Посмотри на него и потом сотри.(«То не Муза воды…»)
Человек у Бродского постепенно привыкает к небытию, несуществованию, к отсутствию в этом мире: «… и к тому, как мы будем всегда, в веках, / лучше привыкнуть уже сегодня».
Поэтому обычной ситуацией в его стихотворениях является прощание, а одним из любимых приемов – использование негативных местоимений и наречий.
Автор воспринимает трагизм жизни, преломленный в судьбе каждого человека, поэтому отказывается от частностей ради общего. Время для него связано с болью, а человек есть «испытатель боли» (Т.Венцлова).
(нет оценок)
Loading…
Источник: https://sochinenienatemupro.ru/sochinenie-na-temu-kratkoe-soderzhanie/sochinenie-brodskij-sozdal-stranu-brodskogo-brodlend-ili-brodskoviyu/
Готовые школьные сочинения
Авг
01 2010
Сочинение по литературе на тему: Лирика Иосифа Бродского
Представление об удаче поэта у Анны Ахматовой было неординарным. Когда она узнала о суде над Бродским, об оскорбительном обвинении в тунеядстве и приговоре -5 лет тюрьмы, она воскликнула: “Какую биографию делают юноше!” В искаженном мире советского Зазеркалья благополучие вызывало подозрение у несведущих, презрение у знающих.
Уйдя в 15 лет из школы, Бродский пришел на завод, был фрезеровщиком. К заводу примыкали Кресты – знаменитая питерская тюрьма, в которой позже сидел “подследственный Бродский”. Тюрьма, высылка, “отеческие наказания в воспитательных целях”… Что мог ответить Бродский государству? “Почему ты не работаешь честно?” – “Я работаю. Я пишу стихи”.
Бродский не автобиографичен в сочинениях. Факты, события нарастают на ту основу, в которой непостижимым образом цельно и независимо живет его индивидуальность, его душа.
Он “отстраняется” от системы, которая ломала большинство. Он не борется, он уходит, “не снисходя” до унизительной толкотни. Уходя от государства, он погружается в культуру.
Язык — его хлеб, воздух, вода. Русский язык — и Питер:
Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе, где река высовывалась из-под моста, как из рукава — рука и что она впадала в залив, растопырив пальцы, как Шопен, никому не показавший кулака…
Бродский – второй русский поэт, увидевший в Петербурге не реку, а реки, дельту. Первым была Ахматова.
Бродский удивительно вольно обращается с поэтическими размерами, очень любит разрывать предложения, иронически и неожиданно делая ударение на словах* как будто не несущих основной смысловой нагрузки:
Полдень в комнате. Тот покой, Когда наяву, как во сне, пошевелив рукой, не изменить ничего.
Но он насквозь ритмичен, ритм его сух и четок, как метроном. Бродский бесцеремонен с пространством, но все его стихи — организация и наполнение смыслом времени, это ужас и наслаждение, и азарт войны, и мудрое смирение перед тем, чем нельзя овладеть и чему невозможно сдаться:
“Мне все равно — где, имеет смысл — когда”.
Было время, пока “где” имело остроту новизны или остроту ностальгии:
Ни страны, ни погоста Не хочу выбирать, На Васильевский остров Я приду умирать.
Но последовательность пространства, его плоскость, тщетно стремящаяся к вертикали, побеждается объемностью времени.
Бродский – поэт не столько эмоций, сколько мыслей. От его стихов ощущение неспящей, неостанавливающейся мысли. Он действительно живет не где, а когда. И хотя в его стихах Древний Рим возникает не реже, чем советский Ленинград или Америка, “когда” Бродского всегда современно, сиюминутно. Он уходит в прошлое, чтобы еще раз найти настоящее.
Так, в “Письмах римскому другу”, имеющих подзаголовок “Из Марциала”, шумит Черное море, связывающее ссыльного Овидия Назона и изгнанника Бродского где-то в вечности, с которой обручены все поэты, как венецианские дожи — с Адриатикой:
Нынче ветрено, и волны с перехлестом. Скоро осень. Все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум, Чем наряда перемена у подруги.
Человек, поживший в двух гигантских империях, согласно улыбается римлянину:
Если выпало в империи родиться, Лучше жить в глухой провинции у моря.
• Четверг.
• Сегодня стул был не у дел.
• Он не переместился.
• Ни на шаг.
Никто на нем сегодня не сидел, не двигал, не набрасывал пиджак.
Стул напрягает весь свой силуэт. Тепло; часы показывают шесть. Все выглядит, как будто его нет, тогда как он в действительности есть!
Отдельная тема — Бродский и христианство.
Ее нельзя касаться вскользь, поверхностно.
Поражает напряженное, очень личное переживание поэтом библейских и евангельских сюжетов: жертвоприношение Авраама, Сретение, но особенно настойчиво повторяется — Вифлеем, Рождество:
В Рождество все немного волхвы. Возле булочной — слякоть и давка. Из-за банки турецкой халвы Производят осаду прилавка…
Богатые волхвы принесли чудесные дары младенцу, спящему в яслях. Бедные питерские волхвы несут случайные дары своим младенцам. Что общего?
…смотришь в небо — и видишь: звезда.
Бродский не вернулся на Васильевский. “Где” оказалось несущественным. Он вернулся вовремя, в наше “когда”. Потому что “в качестве собеседника книга более надежна, чем приятель или возлюбленная”, как сказал он в нобелевской лекции.
В ней же он назвал тех, чьей “суммой я кажусь себе – но всегда меньшей, чем любая из них в отдельности”. Это пять имен. Три — принадлежат русским поэтам: Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Анна Ахматова.
Строками Ахматовой, благословившей Бродского на высокую удачу, хочется закончить сочинение:
Ржавеет золото и истлевает сталь,
Крошится мрамор.
К смерти все готово.
Всего прочнее на земле — печаль.
Нужна шпаргалка? Тогда сохрани – » Сочинение по литературе на тему: Лирика Иосифа Бродского . Литературные сочинения!
Источник: http://www.testsoch.net/sochinenie-po-literature-na-temu-lirika-iosifa-brodskogo/
15 цитат Иосифа Бродского из лекций, эссе и записных книжек
***
Мои расхождения с советской властью не политического, а эстетического свойства.
***
«Человек есть то, что он читает… »
«Поклониться тени»
***
Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека всегда можно.
«Нобелевская лекция»
***
Независимо от того, является человек писателем или читателем, задача его состоит в том, чтобы прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне, даже самым благородным образом выглядящую жизнь. Ибо она у каждого из нас только одна, и мы хорошо знаем, чем всё это кончается.
«Нобелевская лекция»
***
Как ни скромно занятое тобой место, если оно хоть сколько-нибудь прилично, будь уверен, что в один прекрасный день кто-нибудь придет и потребует его для себя или, что еще хуже, предложит его разделить. Тогда ты должен либо драться за место, либо оставить его.
«Меньше единицы»
***
… верность стоит чего-то лишь до тех пор, пока она есть дело инстинкта или характера, а не разума.
«Набережная неисцелимых / Watermark»
Я давно пришел к выводу, что не носиться со своей эмоциональной жизнью — это добродетель.
«Набережная неисцелимых / Watermark»
***
Нас меняет то, что мы любим, иногда до потери собственной индивидуальности.
«Поклониться тени»
***
Если ты выбрал нечто, привлекающее других, это означает определенную вульгарность вкуса.
«Меньше единицы»
***
Страшный суд — страшным судом, но вообще-то человека, прожившего жизнь в России, следовало бы без разговоров помещать в рай.
Из записной книжки 1970 г.
***
Изучать философию следует, в лучшем случае, после пятидесяти. Выстраивать модель общества — и подавно. Сначала следует научиться готовить суп, жарить — пусть не ловить — рыбу, делать приличный кофе.
«Выступление в Сорбонне»
***
Пока есть такой язык, как русский, поэзия неизбежна.
…чтобы pазвить хоpоший вкус в литеpатуpе, надо читать поэзию.
Иосиф Бродский «Как читать книгу»
«Ты конечен», — говорит вам время голосом скуки, — «и что ты ни делаешь, с моей точки зрения, тщетно». Это, конечно, не прозвучит музыкой для вашего слуха; однако, ощущение тщетности, ограниченной значимости ваших даже самых высоких, самых пылких действий лучше, чем иллюзия их плодотворности и сопутствующее этому самомнение. Ибо скука — вторжение времени в нашу систему ценностей.
Иосиф Бродский «Похвала скуке»
***
Чтобы начать другую жизнь, человек обязан разделаться с предыдущей, причем аккуратно.
«Набережная неисцелимых»
***
… поэтов — особенно тех, что жили долго — следует читать полностью, а не в избранном. Начало имеет смысл только если существует конец.
Иосиф Бродский «Поклониться тени»
Источник: http://www.izbrannoe.com/news/mysli/15-tsitat-iosifa-brodskogo-iz-lektsiy-esse-i-zapisnykh-knizhek/
Загрузка...
