Биография Клюева
Н.А. Клюев (1884-1937) пришел в русскую поэзию «серебряного века» из далекой северной глуши. Родина Клюева — Олонецкая губерния (ныне Вологодская область) — край русских сказителей, «край непуганных птиц», иконописцев известной северной школы, мастеров по дереву, самобытных плотников.
Будущий поэт родился в старообрядческой семье, с крепкими традициями веры, поэтому Н. Клюев считал себя потомком великого Аввакума.
Действительно, многие черты характера поэта сходны с характером протопопа: бескомпромиссность, бесстрашие, неистовство в вере, готовность идти до конца и даже умереть за свои убеждения:
«К костру готовьтесь спозаранку!» —
Гремел мой прадед Аввакум.
(«Где рай финифтяный и Сирин»)
Уже первые поэтические сборники «Сосен перезвон» (1912), «Братские песни» (1912), «Лесные были» (1913) выявили необычность таланта Н.
Клюева: особую книжность, следование определенной народно-фольклорной традиции, глубинность содержания.
В стихотворении «Вы обещали нам сады…» (1912) впервые появляется противопоставление «Мы» и «вы», крестьянских поэтов, связанных с родной землей, ее истоками, и поэтов-символистов, склонных к воспеванию туманных несбыточных идеалов:
За пришлецами напоследок Идем неведомые. Мы, —
Наш аромат смолист и едок,
Мы освежительней зимы.
Вскормили нас ущелий недра,
Вспоил дождями небосклон,
Мы — валуны, седые кедры…
Язык клюевскх произведений отличается самобытностью: ориентация на старообрядческую речь, религиозную литературу, северный фольклор, олонецкие «речения» позволили поэту создать собственный литературный стиль. Н.А. Клюев открыл новое направление в развитии поэзии «серебряного века» — использование опыта русской иконописи как основы крестьянской культуры.
Читать стихотворные произведения Клюева неподготовленному читателю сложно, так как много фольклорно-языческих, мифологических, культурологических уподоблений:
Я из ста миллионов первый Гуртовщик златорогих слов!
(«Меня хоронят, хоронят…»)
Февральскую и Октябрьскую революции Н.А. Клюев принял, мечтая о сохранении «дедовской веры». Поэт пишет сборник «Песно-слов» (1919), указывая в названии на песенный характер своего творчества.
Клюевские песни-стихи трудно отличить от собственно фольклорных произведений: «Соотношение фольклорного и «своего» в творчестве Клюева подвижно». Поэт экспериментирует с песенными рифмами, лексикой и синтаксисом народной песни.
Поэта привлекают не только лирические песни, а эпические сказания, народные были, былины. Н. Клюев поэтизирует крестьянскую жизнь:
Печные прибои пьянящи и гулки,
В рассветки, в косматый потемочный час,
Как будто из тонкой серебряной тулки В ковши звонкогорлые цедится квас.
(«Печные прибои пьянящи и гулки…»)
О. Мандельштам в «Письме о русской поэзии» отмечал: «Клюев — пришелец с величавого Олонца, где русский быт и русская мужицкая речь покоятся в эллинской важности и простоте». Н.А. Клюев считает крестьянскую цивилизацию с ее традициями тысячелетней христианской культуры, языческим миросозерцанием основой духовности нации.
Воспринимая послереволюционные преобразования в России как личную трагедию, Н. Клюев в позднем творчестве пишет стихотворения и поэмы, наполненные безутешным плачем по погубленной России («Деревня» (1926), «Погорелыцина» (1928), «Каин» (1929), «Песнь о Великой Матери» (1929) и др.).
Идеальный мир древней, патриархальной Руси противопоставляется бездуховной реальности:
Оледенелыми губами Над росомашьими тропами Я бормотал: «Святая Русь,
Тебе и каторжной молюсь!..»
(«Погорельщина»)
«Железный век» поглотил «мир любви и добра», гибнет клюев- ский идеал красоты:
О русская сладость — разбойника вопь —
Идти к Красоте через дебри и топь…
В начале 30-х годов Н.А. Клюев как неблагонадежный был выслан в Нарым.
Поэт был полностью вычеркнут из литературной жизни страны: «Второго февраля стукнет три года моей непригодности в члены нового общества! Горе мне, волу ненасытному! Всю жизнь я питался отборными травами культуры — философии, поэзии, живописи, музыки.
Всю жизнь пил отблеск, исходящий от чела избранных от избранных, и когда мои внутренние сокровища встали передо мной как некая алмазная гора, тогда-то я и не погодился. Но всему свое время…» (из письма Н. Клюева 1936 года).
Многие произведения позднего творчества исчезли безвозвратно, другие несколько десятилетий пролежали в архивах. Поэтические произведения Н. Клюева оказали огромное влияние на развитие новокрестьянской поэзии и на раннее творчество С.А. Есенина.
На этой странице искали :
- биография клюева
- анализ стихотворения клюева
- н а клюев биография
- анализ стихотворения клюева вы обещали нам сады
- биография н клюева
Сохрани к себе на стену!
Источник: http://vsesochineniya.ru/biografiya-klyueva.html
Евгений Клюев
«На одном из московских бульваров (выделено мной), по самое некуда занесённом снегом, шестнадцатого января тысяча девятьсот восемьдесят третьего года…
— Ну-ну, — поощрил его Ставский и отправился было восвояси, но настиг его старушечий нежный бас: “Погибнет душа твоя, господине”.
И замер Ставский, и было ему от чего замереть, потому что как раз об этом думал он, идя по Суворовскому. Кажется, даже успел сказать себе: “Погибнет душа твоя…”»
Автор морочит читателю голову, вот уж точно: прочитав строки про Суворовский проспект, я почему-то подумала про Петербург. А стоило лишь вернуться в начало и внимательнее вчитаться в самые первые строки книги!..
Но это — единственный момент, когда я улыбнулась.
А в остальном, я, признаюсь, ожидала от «Книги теней» большего, большей похожести на «Мастера и Маргариту», которую не люблю (и мне не стыдно ничуть, я «МиМ» прочитала от и до), большего тумана, раз обещали, что «автор… просто морочит читателю голову…» Я ждала этой замороченности, я ждала этого ощущения нереальности и полного отрыва от окружающей меня действительности.
«Правда, к данному моменту голова заморочена уже настолько, что читатель перестаёт обращать на
это внимание и начинает обращать внимание на другое».
Не знаю, как там с другим, настолько ли оно не по-советски странно и чуждо, но одно поняла — это чуждо для меня современной.
Вот вроде и чёрточки советской жизни (ну как тут не вспомнить пьесы Булгакова?!) проглядывают, и понимаешь, как жиди когда-то, годах так в 50-60-х, но не зацепили меня эти чёрточки, не запомнились ни герои, ни Москва; даже тот же снег прошёл мимо. А бутылочка наливки — её разбили, а потом опять достали, и вы мне всё о себе рассказали.
Когда мысли скачут как зайцы, когда предложения рваные и нелогичная конструкция их построения, когда подробно расписана история Эвридики (как её дразнили, что в школе, что в институте), — смысл книги теряется, ускользает, а Анатолий пьёт чай из блюдца, и не важно, что он всего лишь собака.
А ворона зовут Марк Теренций Варрон, моя жизнь от этих знаний не изменится, и не станет ни лучше ни хуже.
Это чертовщина, — а вы что хотели? — 16 января это же святки, когда люди гадали, одевали маски-личины.
Я удивлена не была, раз автор выбрал именно это число, то и ожидать можно было чего угодно, вплоть до того, что по Москве гуляет не-Воланд, но мрачность осталась, куда её денешь? Зароешь в ближайший сугроб?
Всё настолько намешано и перемешано в этой книге, что я перестала понимать, где реально происходящие вещи, а где плод выдумки, чему верить — тому, что Клюев придумал и учудил, или тому, что было реально, на самом деле? Я погрязла в этой истории, как муха в грязной луже, пробовала понять и принять для себя выдумку, замороченность и небыль, да не вышло, наверное я человек приземлённый, не умеющий отличить фантазию от правды.
Это не смешно, и это не по-булгаковски, где бродит чёрный кот, я там смысл видела и Москву, а здесь… Здесь я ничего не вижу…
Вот так вот, разочарование и непонимание того, что же этот было: то желание автора задурить читателю голову и под этим соусом впихнуть что угодно, читатель съесть, то ли мистификация, когда стоит искать скрытые знаки-символы. Если второе — не хочу искать эти скрытые знаки, которые не говорят мне ничего, а ежели первое — пиши что хочешь, читатель съест, ему-то какая разница? Но Булгаков однозначно ярче и приятнее!
«Ещё у этой книги есть удивительная особенность: в какой бы момент Вы её не открыли, на любой странице, Вы всегда найдете те слова, которые Вам нужны — именно здесь и сейчас».
Может, кто-то и нашёл или найдёт, но это буду не я, я книгу удалю из своей читалки, нечего ей там делать.
Источник: https://www.livelib.ru/author/27476-evgenij-klyuev
Жизнь и творчество Николая Алексеевича Клюева
ActionTeaser.ru – тизерная реклама
Николай Алексеевич Клюев родился в небольшом селении Коштуги, расположенном Вытегорском уезде, Олонецкой губернии. Жители селения Коштуги отличались набожностью, так как ранее здесь обитали раскольники.
В этом крае, расположенном на берегу реки Андомы, среди дремучих лесов и непроходимых болот прошло его детство. Родина Николая Клюева славилась своими певцами и сказателями. С Каштугской волостью Клюев расстался еще в раннем детстве.
В 90-х годах его отец перебрался в деревню Желвачево Макачевской волости Вытегорского уезда.
Получив место сидельца в казенной винной лавке. Отец Клюева был прежним простым, уверенным в себе крестьянином.О матери Клюева следует сказать особо, хотя сведения о ней чрезвычайно скудны. Его мать родилась в 1851 году, и по свидетельству помнивших ее вытегорских сторожил.
Была женщиной высокого роста, всегда одетой в платье темного цвета с черным платком на голове. Отличалась мягким приветливым нравом. Клюев обожал свою мать, называл ее «былиницей», «песенницей», и никогда не забывал отметить, что именно она обучала его «грамоте, песенному складу и всякой словесной мудрости.
Однако образ матери, вырастающий в рассказах Клюева, сильно стилизован. Он создавался уже в 10-е годы, когда стало распространяться представление о Клюеве как о вождей и «страдальцев» русского раскола. Повествование о матери Клюев пытался обосновать и удостоверить свою родовую причастность к «праотцам» – старообрядцам.
Будучи уже известным поэтом, Клюев неоднократно напоминал о древности своего старообрядческого крестьянского рода, возводя истоки его, и кровные и духовные, и литературные к неистовому аротопопу Аввакуму:
Когда свяжу свою вязанку
Словесных слов, медвежьих дум?
«К костру готовьтесь спозаранку» –
Гремел мой прадед Аввакум!Поэт не раз пытался представить ее носительницей той культуры, которой он последовательно овладел сам, но отнюдь не в детстве, а позднее уже в зрелые годы. Старообрядческие корни семьи Клюевых – факт вполне правдоподобный, мать Николая Клюева была из семьи старообрядцев. Смерть матери в 1913 году была для Клюева страшным ударом Памяти матери посвящены «Избяные пени» – одна из вершин зрелой поэзии Клюева. «Мои «Избяные песни» отображают мое великое сиротство и святыню – мать». Эти замечательные строки о матери мы находим в автобиографическом очерке Клюева «Гагарья судьбина».А.К.Гунтов, биограф поэта, полагает, что мать и отец были грамотными людьми, поскольку в доме находилось «немало старопечатных и рукописных книг». У Клюевых было трое детей: кроме Николая (младшего) – сын Петр и дочь Клавдия. О Петре Клюеве известно, что он учился в Вытегре, потом стал чиновником в почтово-телеграфном ведомстве, служил в Кронштадте, а после Октябрьской революции – в Вытегре.Сестра поэта, Клавдия, также училась в Вытегре, затем работала сельской учительницей и приблизительно в 1909–1910 годах вышла замуж за своего земляка Василия Расшеперина и уехала с ним в Петербург. Наезжая в 1911–1915 годах в Петербург, Клюев неизменно навещал Рашепереных и подолгу жил у них.
Напрашивается вывод, что семья Клюева, и тем более будущий поэт, неимела прямого отношения ни к земле, ни к какому-либо другому крестьянскому труду.
В 1893–1895 годах Клюев «учился в церковно-приходской школе, а затем в двухклассном городском училище». После окончания училища Клюев обучался в Петрозаводской фельдшерской школе, но спустя год был отчислен по состоянию здоровья. В1912 году Брихничев писал со слов Клюева «Совсем юным, молоденьким и чистым, попадает поэт в качестве послушника в Соловетский монастырь, где проводит несколько лет». Николай поражал своих современников своей начитанностью, своими обширными познаниями в различных областях.… Не приходиться сомневаться, что и в юном, и зрелом возрасте Клюев учился в основном самостоятельно, много читал, обдумывал и запоминал прочитанное. И своим необычайным развитием обязан только себе, своей исключительной жажде знания. Кроме того, Брихничев предполагал, что «на развитие поэта немало оказало влияния время от времени появляющиеся в селении ссыльные с Кавказа и других мест». Одно из самых загадочных мест в биографии Клюева – его скитания в юности по России, его пребывания на хлыстовском корабле, его связи с сектантами. В одном из своих очерков Клюев утверждал, что бывал на Кавказе, где виделся с разными тайными людьми, что исходил всю Россию с севера на юг от Норвегии до Персии. Клюев любил расцвечивать свою биографию яркими, но вымышленными эпизодами, часто «дурачил» своих слушателей» – подчеркивал А.К.Грунтов. Рассказы Клюева о себе – не сплошной вымысел, в них при-чудливым образом соединяются факты и фантазия. Используя, возможные подлинные события. Клюев на деле «обогащал», «расцвечивал» эту основу, превращая ее «сказ», который с годами обрастал у него подробностями, совершенствовался. Иначе говоря, Клюев создавал поэтический миф. Все его творчество явственно тяготеет к мифологическому!
Итак, все, что касается первых двадцати лет жизни Клюева, покрыто туманом, сомнительно. Неопределенно!
ActionTeaser.ru – тизерная реклама
Источник: https://moitvoru.ru/index.php/home/8988-zhizn-i-tvorchestvo-nikolaya-alekseevicha-klyueva
Николай Клюев – Сочинения. В 2-х томах
Здесь можно скачать бесплатно “Николай Клюев – Сочинения. В 2-х томах” в формате fb2, epub, txt, doc, pdf. Жанр: Поэзия. Так же Вы можете читать книгу онлайн без регистрации и SMS на сайте LibFox.
Ru (ЛибФокс) или прочесть описание и ознакомиться с отзывами.
На Facebook
В Твиттере
В Instagram
В Одноклассниках
Мы Вконтакте
Описание и краткое содержание “Сочинения.
В 2-х томах” читать бесплатно онлайн.
Собрание сочинений русского советского поэта Николая Клюева. Николай Клюев — русский поэт, представитель так называемого новокрестьянского направления в русской поэзии XX века.
Только во сто лет раз слетает с Громового дерева огнекрылая Естрафиль-птица, чтобы пропеть-провещать крещенному люду Судьбу-Гарпун.
И лишь в сороковую, неугасимую, нерпячью зарю расцветает в грозных соловецких дебрях Святогорова палица — чудодейная Лом-трава, сокрушающая стены и железные засовы.
Но еще реже, еще потайнее проносится над миром пурговый звон народного песенного слова, — подспудного, мужицкого стиха.
Вам, люди, несу я этот звон — отплески Медного Кита, на котором, по древней лопарской сказке, стоит Всемирная Песня.
Николай КЛЮЕВ
Присловие к книге стихов «Медный Кит», 1919.
* * *
Песни мои Олонецкие журавли да болотные гагары — летите за синее море, под сапфирное небо прекрасной Италии! Поклонитесь от меня вечному городу Риму, страстотерпному праху Колизея, гробнице чудного во святых русских Николы Милостивого, могилке сладчайшего брата калик перехожих Алексия-человека Божьего, соснам Умбрии и убрусу Апостола Петра! Расскажите им, песни, что заросли русские поля плакун-травой невылазной, что рыдален шум берез новгородских, что кровью течет Матерь-Волга, что от туги и скорби своего панцырного сердца захлебнулся черной тиной тур Иртыш — Ермакова братчина, червонная сулея Сибирского царства, что волчьим воем воют родимые избы, замолкли грановитые погосты, и гробы отцов наших брошены на чумных и смрадных свалках.
Увы! Увы! Лютой немочью великая, непрощёная и неприкаянная Россия!
Николай КЛЮЕВ
День Похвалы Пресвятыя Богородицы 1929 года.
(Из посвящения «Этторе Лё Гатто — Светлому брату» Песнослова)
(АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА)
Мне тридцать пять лет, родом я по матери прионежский, по отцу же из-за Свити-реки, ныне Вологодской губ.
Грамоте, песенному складу и всякой словесной мудрости обучен своей покойной матерью, память которой чту слезно, даже до смерти.
Жизнь моя — тропа Батыева. От Соловков до голубиных китайских гор пролегла она: много на ней слез и тайн запечатленных… Родовое древо мое замглено коренем во временах царя Алексия, закудрявлено ветвием в предивных строгановских письмах, в сусальном полыме пещных действ и потешных теремов.
До Соловецкого Страстного сиденья восходит древо мое, до палеостровских самосожженцев, до выговских неколебимых столпов красоты народной.
Первая книга моя «Сосен перезвон» напечатана радением купца Знаменского в Москве 1912 года.
Мои книги: «Сосен перезвон», «Братские песни», «Лесные были», «Мирские думы», «Медный Кит», «Песнослов» (I и II кн.), «Избяные песни», «Песнь Солнценосца», «Четвертый Рим», «Мать-Суббота» и «Ленин».
(1925)
(АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ЗАМЕТКА)
Говаривал мне мой покойный тятинька, что его отец, а мой — дед, медвежьей пляской сыт был. Водил он медведей по ярмаркам, на сопели играл, а косматый умник под сопель шином ходил. Подручным деду был Федор Журавль — мужик, почитай, сажень ростом: тот в барабан бил и журавля представлял. Ярманки в Белозерске, в Кирилловской стороне, до двухсот целковых деду за год приносили.
Так мой дед Тимофей и жил. Дочерей, а моих теток, за хороших мужиков замуж выдал. Сам жил не на квасу да редьке: по престольным праздникам кафтан из ирбитского сукна носил, с плисовым воротником, кушак по кафтану бухарский, а рубаху носил тонкую, с бисерной надкладкой по вороту.
Разоренье и смерть дедова от указа пришла. Вышел указ: медведей-плясунов в уездное управление для казни доставить… Долго еще висела шкура кормильца на стене в дедовой повалуше, пока время не стерло ее в прах.
Но сопель медвежья жива, жалкует она в моих песнях, рассыпается золотой зернью, аукает в сердце моем, в моих снах и созвучиях… Я — мужик, но особой породы: кость у меня тонкая, кожа белая, и волос мягкий. Ростом я два аршина восемь вершков, в грудях двадцать четыре, а в головной обойме пятнадцать с половиной.
Голос у меня чистый и слово мерное, без слюны и без лая, глазом же я зорок и сиз: нерпячий глаз у меня, неузнанный. Не пьяница я и не табакур, но к сиропному пристрастен: к тверскому прянику, к изюму синему в цеженом меду, к суслу, к слоеному пирогу с куманичным вареньем, к постному сахару и ко всякому леденцу.
В обиходе я тих и опрятен. Горница у меня завсегда, как серебряная гривна, сияет и лоснится. Лавка древесным песком да берестой натерта — моржевому зубу белей не быти…
Жизнь моя — тропа Батыева: от студеного Коневца (головы коня) до порфирного быка Сивы пролегла она. Много на ней слез и тайн запечатленных.
Труды мои на русских путях, жизнь на земле, тюрьма, встречи с городом, с его бумажными и каменными людями, революция — выражены мною в моих книгах, где каждое слово оправдано опытом, где все пронизано Рублевским певчим заветом, смысловой графьей, просквозило ассисом любви и усыновления.
Из всех земных явлений я больше люблю огонь. Любимые мои поэты — Роман Сладкопевец, Верлэн и царь Давид. Самая желанная птица — жаворонок, время года — листопад, цвет — нежно-синий, камень — сапфир. Василек — цветок мой, флейта — моя музыка.
(1926)
Александру Блоку –
Нечаянной Радости
1
В златотканые дни сентября
В златотканные дни Сентября
Мнится папертью бора опушка.
Сосны молятся, ладан куря,
Над твоей опустелой избушкой.
Ветер-сторож следы старины
Заметает листвой шелестящей.
Распахни узорочье сосны,
Промелькни за березовой чащей!
Я узнаю косынки кайму,
Голосок с легковейной походкой…
Сосны шепчут про мрак и тюрьму,
Про мерцание звезд за решеткой,
Про бубенчик в жестоком пути,
Про седые бурятские дали…
Мир вам, сосны, вы думы мои,
Как родимая мать, разгадали!
В поминальные дни Сентября
Вы сыновнюю тайну узнайте,
И о той, что погибла, любя,
Небесам и земле передайте.
2
Весна отсияла. Как сладостно больно
Весна отсняла… Как сладостно больно,
Душой отрезвяся, любовь схоронить.
Ковыльное поле дремуче раздольно,
И рдяна заката огнистая нить.
И серые избы с часовней убогой,
Понурые ели, бурьяны и льны
Суровым безвестьем, печалию строгой —
«Навеки», «Прощаю», — как сердце полны.
О, матерь-отчизна, какими тропами
Бездольному сыну укажешь пойти;
Разбойную ль удаль померять с врагами,
Иль робкой былинкой кивать при пути?
Былинка поблекнет, и удаль обманет,
Умчится, как буря, надежды губя;
Пусть ветром нагорным душа моя станет
Пророческой сказкой баюкать тебя.
Баюкать безмолвье и бури лелеять,
В степи непогожей шуметь ковылем,
На спящие села прохладою веять
И в окна стучаться дозорным крылом.
3
Наша радость, счастье наше
Наша радость, счастье наше
Не крикливы, не шумны,
Но блаженнее и краше,
Чем младенческие сны.
В серых избах, в казематах
В нестерпимый крестный час
Смертным ужасом объятых
Не отыщется меж нас.
Мы блаженны, неизменны,
Веря любим и молчим,
Тайну Бога и вселенной
В глубине своей храним.
Тишиной безвестья живы,
Во хмелю и под крестом,
Мы — жнецы вселенской нивы
Вечеров уборки ждем.
И хоть смерть косой тлетворной
Нам грозит из лет седых,
Он придет, нерукотворный
Век колосьев золотых.
Вечер ржавой позолотой
Красит туч изгиб.
Заболею за работой
Под гудочдый хрип.
Прибреду в подвальный угол —
В гнилозубый рот.
Много страхов, черных пугал
Темень приведет.
Перепутает с просонка
Стрелка ход минут…
Убаюкайте совенка,
Сосны, старый пруд!
Мама, дедушка Савелий,
Лавка глаже щек…
Темень каркнет у постели:
«Умер паренек».
«По одежине — фабричный,
Обликом — белес»…
И положат в гроб больничный
Лавку, старый лес.
Сказку мамину на сердце,
В изголовье — пруд,
Убиенного младенца
Ангелы возьмут.
К деду Боженьке, рыдая,
Я щекой прильну:
«Там, где гарь и копоть злая,
Вырасти сосну!»
«Страшно, дедушка, у домны
Голубю-душе…»
И раздастся голос громный
В Божьем шалаше:
«Полетайте, серафимы,
В преисподний дол!
Там для пил неуязвимый
Вырастите ствол.
Расплесните скатерть хвои,
Звезды шишек, смоль,
Чтобы праведные Нои
Утолили боль.
Чтоб от смол янтарно пегий,
Как лесной закат,
Приютил мои ковчеги
Хвойный арарат».
Источник: https://www.libfox.ru/363877-nikolay-klyuev-sochineniya-v-2-h-tomah.html
Биография Клюев Н. – Вариант 2
В блистательной плеяде имен русских поэтов начала 20 века имя Николая Клюева стоит особняком, как бы в стороне от прочих. Его путь кажется нам неровным, неясным, более «скрытым», чем у других его современников, а его судьба – драматичней, безрадостней.
«Народный поэт», чье имя гремело некогда по всей России, оказался с конца 20-х годов на полвека вытеснено из родной культуры и литературы. Неотчетливость, размытость наших представлений о Клюеве объясняется тем, что жизненный путь его еще не изучен. Ореол тайны сопутствует имени поэта, его личность овевают легенды, догадки, домыслы.
Биография Клюева намеренно затемнена самим поэтом, творившим легенды о своей жизни.
Не понятый до конца жизни он кажется таким и поныне. Начиная с 20-х годов, Николая Клюева не раз пытались вычеркнуть из литературы. Николай Алексеевич Клюев родился в Олонецкой губернии.
Жители отличались набожностью, так как ранее здесь обитали раскольники.
Клюев обожал свою мать, называл ее «былиницей», «песенницей», и никогда не забывал отметить, что именно она обучала его «грамоте, песенному складу и всякой словесной мудрости.
Однако образ матери, вырастающий в рассказах Клюева, сильно стилизован. Он создавался уже в 10-е годы, когда стало распространяться представление о Клюеве как о вожде и «страдальце» русского раскола.
Повествование о матери Клюев пытался обосновать и удостоверить свою родовую причастность к «праотцам» – старообрядцам. Одно из самых загадочных мест в биографии Клюева – его скитания в юности по России, его пребывания на хлыстовском корабле, его связи с сектантами. Рассказы Клюева о себе – не сплошной вымысел, в них причудливым образом соединяются факты и фантазия.
Все его творчество явственно тяготеет к мифолог-му. Первые стих. в сборнике «Новые поэты» в 1904 году. Это весьма наивные и горькие сетования поэта, остро ощущавшего царящие в жизни разлад, неблагополучие, нарушение естественных связей между Природой и социальным миром.
Негодование и гнев поэта нарастает в стихотворениях 1905 года, вызванных к жизни начавшейся в стране революции. Многое в стихах молодого Клюева напоминает творчество крестьянских поэтов XIX-века и их последователей, поэтов «суриковцев», чья муза была жалобной и заунывной.
Основной же темой их творчества была горемычная бедняцкая доля; ведущий мотив – безысходность. Гневные, бунтарские настроения усиливаются в его стихах, начиная с 1905 года. Освобождение народа от великого рабства – этим биографических пафосом проникнуты клюевские стихотворения революционной поры. Он верит, что жизнь изменится с приходом революции. На револ.
события Клюев откликнулся не только свободолюбивыми стихами, поэт с головой погружается в пропагандисткою работу: на собраниях и сходках крестьян призывает к неповиновению властям. Клюев берется за просветительскую работу, за организацию митинга народной самодеятельности, создание народного театра как одного из главных средств пропаганды массовой революции.
Он читает на «красных вечерах» свои стихи, произносит речи, оказывая огромное впечатление на слушателей: В 1906 году за антиправительственную пропаганду Клюев был арестован и заключен в тюрьму. Революционный дух Клюева не был подавлен в тюремных стенах.
Оказавшись на воле, он немедленно вступает в связь со своими единомышленниками, продолжая писать стихи, проникнутые гражданским пафосом.
В 1905 году сборники «Волны» и «Прибой» В годы наступившей реакции Клюев остается певцом «святой мечты», «надежды на лучшую долю».В 1906 году Клюев стремиться войти в связь с социал-демократами и революционерами. В 1911-1912 годах Клюев публикует в журнале значительную часть своих стихотворений, составивших сборники «Сосен перезвон» и «Братские песни».
Воспоминания о днях борьбы сочетаются в них с картинами безрадостного настоящего. Сборник полон скрытых намеков, его образы символичны. В творчестве Клюева периода с 1911–1912 гг. совершается перелом, поэт переходит от револ.
поэзии к фольклору. В стихах поэта все более проникают мышление, быт, обычаи и язык русской церкви. На смену Клюеву-литератору приходит Клюев-сказатель, собиратель и знаток русского фольклора, а также замечательный исполнитель народных былин и песен. Первыми опытами в таком духе были «Песня о соколе и о трех птицах божьих», «Песня девушки».
В 1913-1914 годах Клюев на время оказался вне литературных группировок, что отчасти скрашивалось для олонецкого поэта все еще растущей в России известностью. В феврале – марте 1913 года в издательстве К. Ф.
Некрасова почти одновременно выходят в свет «Лесные были», и «Сосен перезвон» (второе издание) Их появление оказалось заметным событием в истории русской дореволюционной поэзии.
Осенью 1911 года в Петербурге Клюев завязывает отношения с редакцией журнала «Аполлон», где печатались и символисты, и будущие акмеисты.
К этому времени Клюев был уже лично знаком с Ахматовой, Гумилевым. Тогда же в 1911 году в Петербурге образовался «Цех поэтов» — поэтическое объединение во главе с Городецким и Гумилевым и другими акмеистами. Именно они пытались обратить в то время внимание читающей русской публики на молодого поэта, всячески поддерживали его. В 1919 году Клюев переживал явный творческий подъем.
Однако с небывалой прежде энергией Клюев отдавал в тот год свои силы публицистической прозе. Как и в годы первой русской революции, Клюев, своих произведениях, не перестает обличать врагов – «богачей и льстецов», «людей насилия и хитрости, пособников угнетения».
Клюев полагал, что первоочередная задача Советской власти – заботиться о красоте и культуре, о сохранении духовных ценностей русского народа.
Народная культура в понятии Клюева была неотделима от религии и церкви, а как раз с ними и велась борьба, и все это тревожило Клюева.
В 1919-1920-х. годах Клюевым овладевают противоречивые настроения. Ими проникнуты его стихотворения тех лет, большая их часть вошла в сборник «Львиный хлеб». В новой книге Клюева перед читателем развертывается картина горящей и гибнущей «неприкаянной» России.
К 1925-1926-м. годам относиться несколько стихотворений Клюева, где поэт пытаться перейти на «мажорный» лад. Это «Богатырка», «Ленинград», «Застольная», выдержанные в приподнятом духе советской поэзии 20х годов.
28 Декабря 1925 года умирает Есенин – «песенный брат» Клюева. Его смерть потрясла Клюева; до конца своих дней он вспоминал о нем с неизменной любовью. Истинным памятником ушедшему другу была поэма-реквием «Плачь о Сергее Есенине».
Эта поэма характерна для «эпического» стиля позднего Клюева.
В ней органически сливаются воедино оба потока клюевской поэзии: эпос и лирика, стилизация и «свое». Рубеж 20-30-х годов совпал с «революционным переворотом» в деревне. Сплошная коллективизация и новая политика в отношении кулачества, не могли не отразиться на «крестьянской» литературе.
1928 год стал переломным для «крестьянской» литературы. В 1936 году его здоровье резко ухудшается. В марте Клюева разбил паралич, и он надолго был прикован к постели. Версия заключалась в том, что у Клюева произошел разрыв сердца на станции Таежная, а чемодан с его рукописями пропал. Вторая же версия состояла в том, что Николай Клюев умер в Томской тюрьме.
Клюев предвидел свою неизбежную, безвестную смерть в далеком краю и могилу без креста и погоста. Выходец из деревни, но не крестьянин. Поэт, достигший высокого мастерства, и стилизатор, устремленный к фольклору и архаике.
Все это, как и многое другое, совмещалось в Клюеве и по-разному проявлялось – то явственней, то слабей – в разные периоды его творческой жизни. «Настоящее» в Клюеве – его поэтический дар. В истории русской литературы Клюев останется не только мастером-стилизатором, но и выдающимся оригинальным поэтом. В 10-е и 20-е годы им было сложено немало замечательных стихотворений, «песен» и «плачей».
В фольклорной стилизации Клюев добился больше, чем другие русские поэты, избравшие тот же путь. Клюев достиг высокого мастерства внутри созданной им художественной системы. Он был талантлив, и ему удалось передать в своих лучших произведениях и обаяние народных «песен» и «былей», и самобытную прелесть уходящей древней культуры. Поэзия Клюева – не анархизм, а живое на стоящее нашей культуры.
И в словах поэта, что природа выше Цивилизации – заключен глубокий смысл.
Источник: http://www.uznaem-kak.ru/biografiya-klyuev-n-variant-2/
КЛЮЕВ, НИКОЛАЙ АЛЕКСЕЕВИЧ
КЛЮЕВ, НИКОЛАЙ АЛЕКСЕЕВИЧ (1884–1937), русский поэт. Родился 10 (22) октября 1884 в с.Коштуг Вышегородского уезда Олонецкой губ. в крестьянской старообрядческой семье традиционно крепкого морального закала.
Учился в церковно-приходской школе, много занимался самообразованием. В 16 лет, надев на себя вериги, ушел «спасаться» в Соловки, затем подвизался в роли псалмопевца Давида в раскольничьем «корабле».
Странствия по России, участие в движении сектантов, носившем в те годы отчетливый характер социальной оппозиционности, во многом определили творчество Клюева.
Первые стихи опубликовал в 1904 (Не сбылися радужные грезы…, Широко необъятное поле…). За революционную пропаганду в 1906 был заключен в тюрьму. В 1908 в «Нашем журнале» (№ 1) анонимно опубликовал статью В черные дни. (Из письма крестьянина), где доказывал «врожденную революционность глубин крестьянства».
В 1907–1912 переписывался с А.А.Блоком, который увидел в Клюеве персонифицированное воплощение своей мечты о единстве двух Россий, мистически-патриархальной и крестьянско-бунтарской, и помог Клюеву издать в Москве поэтические сборники Сосен перезвон (1911, 2-е изд. 1913, с предисловием В.Я.
Брюсова, где мэтр отметил «первенство» Клюева среди крестьянских самородков), Братские песни (1912), Лесные были (1913).
Выдержанные в стиле раскольничьих песнопений, духовных стихов и апокрифов, тяготеющих к обличениям протопопа Аввакума (что заставило некоторых критиков увидеть в Клюеве прежде всего талантливого подражателя и имитатора), они были близки также символизму блоковского образца. В 1915–1916 Клюев – глава т.н. новокрестьянских поэтов (С.А.
Есенин, называвший Клюева «апостолом нежным», С.А.Клычков, П.В.Орешин, В.А.Ширяевец (Абрамов) и др.). В 1916 выпустил посвященный событиям военных лет сборник Мирские думы, содержащий главным образом стихи, близкие народным плачам и причитаниям.
В 1917–1918 поэта поддерживала литературная группа «Скифы», в ее одноименном альманахе Клюев в эти годы опубликовал циклы Земля и железо, Избяные песни (посвящен матери, «былиннице» и «песеннице») и др.
, проникнутые ностальгией по крестьянской Руси, «избяной» старине – и острым, мятежным неприятием «города» и всех форм «западной» цивилизации. Принципиальным было для Клюева сохранение «дедовской веры» – даже в контексте принимаемых поэтом революционных преобразований (сборники Песнослов, кн.
1–2, Медный кит, оба 1919; Избяные песни, 1920; Изба и поле, 1928; поэмы Мать-Суббота, 1922; Плач по Есенину, Заозерье, обе 1927). Программные строки «Не хочу Коммуны без лежанки…» определили и утопические картины будущего России в поэзии Клюева, сочетающей надежды на социальные перемены (цикл Ленин – «Есть в Ленине керженский дух, / Игуменский окрик в декретах…», 1918; поэма Ленин, 1923, и др.) с призывами к консервации старинного уклада жизни и мировидения.
Художественно-поэтическая система Клюева, опирающаяся на язык и формы богослужебной обрядности, древнерусскую книжность и фольклор, в послеоктябрьский период уснащалась злободневной политической лексикой, приводящей к стилевому и содержательному эклектизму («Господи! Да будет воля Твоя лесная, фабричная, пулеметная…
»), всегда отличающему причудливо-фантазийное, стилизованно-архаичное и при этом склонное к избыточному словесному изыску творчество Клюева.
Органичность перехода от торжественной проповеди, пророчества или скорбного проклятия к сентиментальной слащавости, цветистая «изукрашенность» и «пестрядь» речи, то библейски-возвышенной, то диалектно-просторечной («зажалкует», «братовья», «баско» и т.п.
), то по-деревенски озорной; соответствующие ей перебивы ритма, метафорически-значительные образы, сочетающие христианство с язычеством, космогоническую мощь и вселенские масштабы с мистической символикой «земляной», «кондовой», «дремучей» Руси и сказочной «Белой Индии»; постоянный мотив социального превосходства крестьянина, – все это, получившее в свое время в официозной советской критике полупрезрительное название «клюевщины» и тщательно вытравливаемое из отечественной поэзии, стало, тем не менее, одной из существенных и самобытных ее граней, оказав влияние на творчество Есенина и других крестьянских поэтов и наиболее ярко проявив специфику «нового народничества» начала века, когда интеллигенция шла в деревню не просвещать мужика, а учиться у него «Слову жизни», страждущая «почвы, земли, живой крови…» (Р.В.Иванов-Разумник).
В творчестве Клюева Русь предстает ликами церковных святых и мучеников, языческих божеств-покровителей, достоверными и красочными чертами деревенской природы и быта («Зорька в пестрядь и лыко / Рядит сучья ракит…»; «Месяц засветит лучинкой, / Скрипнет под лаптем снежок»; «Горние звезды как росы.
/ Кто там в небесном лугу / Точит лазурные косы, / Гнет за дугою дугу?»), в котором эстетически значимым, высоким звучанием наполняются все предметы и понятия – и «сермяга», и «лыко», и «лапти», где, в развитие традиций А.В.Кольцова и И.С.Никитина, поэтизируется крестьянский труд.
Величавыми, завораживающими, настраивающими на религиозный лад и в то же время реалистическими предстают в стихах Клюева картины севереной природы, «явь Обонежья» («Прослезилася смородина, / Травный слушая псалом…
»), изба олонецкого мужика («В избе заслюдела стена, / Как риза рябой позолотой»), образ русского странника – неутомимого искателя «дали», «неведомой земли» (стих. Белая Индия и др.), русской крестьянки (стихи, вызванные смертью матери, растворяющейся, по Клюеву, в бессмертии родного «избяного» мира).
Внеисторическая Русь Клюева, как и других новокрестьянских поэтов, поначалу с надеждой открылась советской действительности (член РКП(б) с 1918, Клюев писал: «Коммунист я, красный человек, запальщик, знаменщик, пулеметные очи»; в 1919–1920 поэт выступил с рядом пафосных революционных стихов, его стихотворение Распахнитесь, орлиные крылья приобрело хрестоматийную известность), однако утопия мужицкого рая так и не смогла совместиться с нею. В апреле 1920 Клюев был исключен из партии «за религиозные взгляды». В сб. Львиный хлеб (1922), включающем поэму Четвертый Рим, звучат как горькие мотивы покаяния, так и резкого несогласия с новой Россией, которая теперь под пером Клюева не только «смеется», но и «плачет». При этом оптимизм стихов Клюева питают любовь к природе и всему человечеству (в этом ключе и особое внимание Клюева к поэзии западноевропейских современников П.Верлена, Р.М.Рильке; признание в Автобиографии, 1926: «Любимые мои поэты – Роман Сладкопевец, Верлен и царь Давид»), вера в «Божью благодать» и непременное достижение гармонии человека и Вселенной – при условии отказа от «железного» вторжения в нее, к которому, как и к его глашатаям и певцам, поэт остается непримиримым до конца дней («Маяковскому грезится гудок над Зимним…», «По мне Пролеткульт не заплачет…» и др.).
После публикации поэмы Деревня (1927) Клюев был подвергнут резкой критике за тоску по разрушенному сельскому «раю» и объявлен «кулацким поэтом».
Ноты «кулацкого» протеста звучали в известных по фрагментам поэмах Клюева Соловки и Погорельщики, 1927; в опубликованной в 1991 поэме Песнь о Великой Матери, проникнутой автобиографическими и провиденциальными мотивами, в стихотворном цикле О чем шумят седые кедры (1933).
В 1932 из Ленинграда, где он жил с начала 1910-х годов, Клюев переехал в Москву. В 1934 был арестован и выслан в с. Колпашево Нарымского края Томской обл.
, затем переведен в Томск, где продолжал много писать, несмотря на подавленное состояние духа и болезни.
В июне 1937 полупарализованный Клюев был обвинен в создании антисоветской церковно-монархической организации и расстрелян в Томске между 23 и 25 октября 1937.
Источник: https://www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/literatura/KLYUEV_NIKOLA_ALEKSEEVICH.html
Евгений Клюев – биография, список книг, отзывы читателей
Книга теней – прекрасное произведение, необычное, выбивающее из колеи, играющее с читателем, как кошка с мышкой, манящее и дающее, редкий экземпляр и на вес золота.
Продолжать можно, пока не кончаться синонимы, а потом еще долго мычать что-то, делать странные пассы руками, пытаясь объяснить, не задев сюжета, чтоб не испортить впечатление тем, кто ее еще не читал, затем бессильно опустится на какую-нибудь поверхность, окончательно осознав, что без спойлов объяснить волшебство этой книги не получится, с мольбой в голосе прошептать «прочитайте сами».
Все в этой книге необычно, даже название «Книга теней. Роман-бумеранг». Почему она книга теней понятно почти сразу. Автор дает свою теорию куда уходят души умерших. Оказывается, душа – это наша тень.
Когда человек умирает, его тень идет в мир теней, где пытается забыть свою индивидуальность и когда ей это удается, возвращается на Землю тенью другого человека. Реинкарнация, одним словом. Идея возведена в ранг мифа, в книге даже присутствует брошюрка, повествующая об этом мифе.
Что же касается бумеранга, смысл этой части названия становится понятен только в последней главе книги. Герои становятся писателями, писатель – читателем, а читатели как будто попадают в виртуальную реальность.
Главным героем для меня в этой книге стал Автор, остальные персонажи так и не обрели тел, почему-то для меня они остались только тенями. Какие-то они все круженные, путанные и слишком простые.
Исключение составляет великовозрастная певица, которая, по вине своего в веках потерянного возлюбленного, вынуждена искать свою любовь в каждом встречном.Молодое поколение, Петр и Эвридика, живут только любовью, кто они и откуда неизвестно, складывается впечатление, что они и сами не знают.
Они как вызов повседневности, как протест против устоявшегося строя, общества и его мнения.
Старое поколение, Аид и Тень Ученого, олицетворяет собой поиск истины, загнанный в рамки условностей.
Мне кажется, книгу можно воспринимать и как притчу о том, что каждый сам кует свое счастье, любой человек может пойти наперекор судьбе, наперекор высшим силам, обмануть их, сделать по-своему, изменить свою жизнь так, как угодно тебе. И в то же время Автор рассказывает о своих отношениях с персонажами, что они самостоятельно живут в его голове, а он только пишет историю о них, роман – свидетельство буйной фантазии Автора (в хорошем смысле):)
Книга не может разочаровать, в ней можно найти много разного, чего, скорее всего, даже Автор туда не вкладывал, и в этом, на мой взгляд, ее главная прелесть.
Источник: http://readly.ru/author/16304/