Литературная история романа Добыча (Золя Эмиль)
Подготовительные рукописные материалы к роману “Добыча” не отличаются характерной для Золя организованностью.
В первые годы работы над серией “Ругон-Маккары” (“Добыча” – второй роман серии) он еще не прибегал к установленной им стандартной классификации своих рукописных материалов, которая позволила писателю вести методично громадную литературную работу в течение тридцати лет. Разнообразные материалы к роману естественно группируются вокруг нескольких сюжетных тем.
Рукописные “Первые детали” относятся к категории общих идеологических “набросков” Золя, в которых он высказывает свои суждения о замысле романа.
На основании их можно судить об эволюции фабулы. Первоначально образ Саккара представлялся Золя драматическим: “Все обрушивается на Саккара свет смеется ему в лицо”,- писал Золя. Но затем морализаторские мотивы романа были заменены резко критической общей его направленностью: “Нужно, чтобы восторжествовали подлецы. Это в природе вещей”.
В процессе работы писателем были исключены некоторые мелодраматические
эпизоды вроде сцены с Саккаром, который взламывает дверь в комнату Рене и, держа пистолет в руке, оказывается лицом к лицу с собственным сыном.
Ординарная развязка романа: “Бланш (Рене) убегает с любовником” уступила место замыслу “написать новую Федру”.
Трагедия, однако, потребовала бы претворения в действие того душевного конфликта, который определен Золя словами: “В Бланш пробуждается голос крови и возвращает ее к буржуазной честности; она бросает в лицо отцу и сыну всю грязь, в которую лопала. Это они сделали ее тем, чем она стала”.
Момент этот не разработан в романе в достаточной мере и в фабуле не отражен. Учитывая характер изображенной им среды, Золя стремился не создавать трагического конфликта. Развитие драмы Золя отнес к другим романам серии “Ругон-Маккары”.- к роману “Деньги”, поскольку это касалось Саккара, и к роману. “Разгром”, поскольку это относилось ко Второй империи в целом.
Рукописные характеристики главных “персонажей” разработаны у Золя мало сравнительно с обычной для него дальнейшем заботой, чтобы каждое из действующих лиц было предварительно охарактеризовано в черновых материалах к роману. Однако встречаются попутные характеристики действующих лиц романа в других частях рукописных материалов к “Добыче”. Это свидетельствует о внимании Золя к лсихологической стороне сюжета.
В особую группу рукописных материалов входит все, что связано с переустройством Парижа при Наполеоне III. Финансовая, деловая сторона сюжета “Добычи” потребовала от Золя больших изысканий.
Кроме чтения книжных источников, вроде “Картин нового Парижа” Ферри и Ластейри, Золя изучил архивы Ратуши, относившиеся к строительству Парижа, судебные акты, а также ряд документов, характеризующих деятельность барона Гаусмана,- петиции, меморандумы и, наконец, памфлет Жюля Ферри “Фантастические счета Гаусмана”.
Много внимания уделил Золя собиранию сведений о светской жизни.
Лишенный возможности, наблюдать ее непосредственно в ту пору, когда он еще не пользовался известностью и бедствовал (ему легко было это сделать, например, в отношении парижских ремесленников для “Западни”), Золя черпал нужные ему сведения из самых разнообразных ‘Источников и в обработке их проявил несомненную творческую интуицию. Он не оставлял без внимания даже незначительные газетные заметки о дамских туалетах или судебные отчеты, в которых приводились необычайные счета модных портных (таков источник деталей со счетом Вормса). В рукописях Золя имеется большое количество заметок, касающихся распорядка светской жизни; изучению подвергались в равной мере архитектура особняков той эпохи, их меблировка, современные моды, разнообразная флора оранжерей и т. п. В романе заметно известное увлечение Золя каталогизаторством, манера хроникера.
Работу над романом “Добыча”, прерванную во время событий 1870-1871 годов, франко-прусской войны и Коммуны, Золя возобновил после своего возвращения в Париж в трагические для коммунаров: дни.
В сентябре 1871 года роман начинает печататься фельетонами в либерально-буржуазной газете “Колокол”, основанной Ульбахом (Ферра-гюсом) в 1868 году; первоначально это был еженедельный политический памфлет, направленный против Второй империи. Печатание романа в газете (с 28 сентября по 1 ноября 1871 г.
) сопровождалось нападками критики и читателей, Протестовавших против многозначительного названия романа и эротических описаний. Золя, предупрежденный прокурором, вынужден был и в интересах газеты, и “чтобы спасти книгу”, обратиться к редакции “Колокола” с просьбой прекратить печатание романа.
Письмо Золя к редактору газеты Л. Ульбаху, который не разделял эстетических теорий Золя и его художественного метода но ценил оппозиционный, антибонапартистский характер романа, представляет значительный интерес.
В этом письме вскрывается боязнь разоблачений, опасения правящей буржуазии, бонапартистские настроения которой были еще сильны, так как замена императорского режима республиканским оказалась лишь формальной. Золя неоднократно подвергался цензурным преследованиям со стороны буржуазной власти.
Борьбу с эротическими; мотивами романа официальные органы, по существу, использовали для защиты буржуазных отношений, усиленно пытаясь доказать исключительность, нетипичность картин быта и нравов, нарисованных Золя, который якобы изображал лишь задворки буржуазного общества.
В письме к Ульбаху Золя подчеркивал также, что “Добыча” – не обособленное произведение, а часть обширного целого. “Первый эпизод, “Карьера Ругонов”, только что вышедшая отдельным изданием, – писал Золя, – повествует о государственном перевороте, этом грубом насилии над Францией.
Другие эпизоды будут картинами “нравов различных слоев общества; они изобразят политику этого царствования, его финансы, суды, казармы и церкви, – эти учреждения общественного развращения… В течение трех лет я собирал документы.
В них преобладали, да и постоянно перед глазами у меня были грязные деяния, происшествия просто невероятные по своему бесстыдству и безумию,- кража денег, продажа женщин. Мотив золота и тела, мотив непрерывного потока миллионов неумолчно и так громко звучал в моих ушах, что я решил воспроизвести его. Тогда я написал “Добычу”.
Неужели я должен был молчать и оставить в тени этот взрыв разврата, заливающего Вторую империю подозрительным светом притона? История, которую я хочу написать, от этого сделалась бы непонятной”. Золя отрицал обвинение в том, что он “сгустил краски”; наоборот, он указывал, что “не посмел сказать всей правды”.
Золя настаивал, что он “историк, а не искатель сальностей”, и рассматривал свой роман, как “сатиру на Империю”, а не как “собрание двусмысленных приключений для услаждения старичков и пресыщенных женщин”.
Неудачи издателя Золя Лакруа, разорившегося ко времени выхода в свет первого отдельного издания “Добычи”, не благоприятствовали распространению на книжном рынке нового романа.
Он вызвал лишь незначительные отклики критики, хотя в самом романе была известная доля политической сенсации, так как автор касался высших сфер недавно свергнутой Империи, сторонники которой не были окончательно разгромлены, а притаились в ожидании реванша.
При Наполеоне III Золя, несомненно, подвергся бы судебному преследованию по политическим соображениям. Буржуазная республика в первые годы своего существования обходила Золя молчанием. Этой официальной тактики придерживались и академические литературные круги.
Либеральная республиканская пресса следовала романтической традиции; ее кумиром был Гюго, автор политической лирики “Возмездий” и “Страшного года” с мотивами патриотическими и умеренно-республиканским и. Республиканские идеи и антибонапартизм Золя, написавшего “Карьеру Ругонов” и “Добычу”, не получили в то время должной оценки.
Среди более или менее положительных отзывов современников о “Добыче” представляют интерес оценки Жюля Кларси и будущих последователей Золя, участников сборника новелл “Вечера в Медане”, Поля Алексиса и Ж. Гюисманса, который был первоначально яростным натуралистом и посвятил Золя свой роман “Сестры Ватар”.
Жюль Кларси в сдержанном отзыве, напечатанном в журнале “Иллюстрация” (февраль 1872 г.), отмечает сатирическую остроту романа: “Кое за что ему стал бы аплодировать Ювенал” и вместе с тем “жестокий реализм” Золя, из-за которого он (Кларси) “не осмелился бы рекомендовать “Добычу” читательницам”.
Поль Алексис в газете “Колокол” (октябрь 1872 г.) выделял социальную тему романа: “У Второй империи будет свой историк.
Мстительный и справедливый ум, несомненно, произведет изыскания в грязи последних двадцати лет, соберет анналы нашего позора, терпеливо проанализирует странности этого царствования, безумные войны, разорительные авантюры, бессмысленно растраченные миллионы, груды, ошибок, – Францию, развращенную, расслабленную и отупевшую по вине шайки авантюристов… Автор стремится, очевидно, воскресить Вторую империю, и я могу сказать, что увидел в этом творении честолюбивую, но похвальную попытку сделаться одним из романистов-историков нашей эпохи”.
Гюисманс отмечал в “Современности” (Брюссель, 1876г.) социальную тему романа: “В “Добыче” потомки “Ругой-Маккаров” живут в Париже.
Полная жажды наслаждений, готовая на все, эта семья, которую сам автор характеризует как “разбойников настороже, готовых ограбить события”,, накидывается на удовольствия с трепетом и яростью хищников.
В этой книге проходит вся жизнь Второй империи вся испорченность этой эпохи грабежа и оргий. Безумие: необузданной жизни очерчено рукой мастера…”
Рано умерший писатель и критик А.
Деспре, один из первых историков натуралистического течения, в книге “Натуралистическая эволюция” (1884) дает противоречивую характеристику роману Золя, считая, что, с одной стороны, у него несколько смещено точное восприятие событий, но что, вместе с тем, он сохраняет невозмутимость холодного наблюдателя: “Добыча” появилась непосредственно после войны. Нет ничего удивительного, что романист, очень близкий еще к годам Империи,, написавший книгу, когда события ее еще чрезмерно волновали… придал преувеличенную рельефность картине конца Империи, несколько сгустив краски… Наряду с нездоровым сладострастием развинченного тела мы наблюдаем в романе грандиозное разрушение города, Париж, выпотрошенный спекулянтами, пляску денег, бесстыдные мошенничества дельцов… Лишь с трудом, как в картине Кутюра, можно различить презрительную и безгласную фигуру философа со окрещенными на груди руками, и хромой бес, приподнимая крыши этого Содома, вряд ли нашел бы под ними семь работающих и мыслящих праведников”.
Поль Бурже, пропагандировавший психологический роман из светской жизни, естественно, отнесся враждебно к, трактовке этой темы у Золя.
Оставив без внимания социальную тематику романа, который, как ему казалось, был “лишен идеи”, критик противопоставлял в статье “Рома” реалистический и роман пиэтистокий” (“Ревю де Де Монд”, июль 1873 г.
) художественный метод картезианских спиритуалистов XVII века и натуралистов XIX века: для одних всякая-страсть была мыслью, другие преувеличили, по его мнению материальную зависимость человека от среды настолько, что у них темперамент заменил душу”.
Описание светской жизни в романе Золя кажется Полю Бурже односторонним: “Цветы зла собраны им с радостным воодушевлением, не оказано ни одного слова хулы, незаметно ни тени печали. Такова, согласно Золя, картина французского общества; вот что он свидетельствует тем из наших врагов, которые повсюду ищут в нашей литературе знаков нашего морального упадка”.
Русская критика 70-х годов положительно оценила первые романы Золя из серии “Ругон-Маккары” и даже способствовала успеху писателя на его родине. Романы его печатались у нас одновременно в нескольких переводах (в журналах и отдельными изданиями), так что И. С. Тургенев имел основание писать в 1874 году Эмилю Золя, выделяя его из числа иностранных писателей: “В России читают только вас”.
При посредстве Тургенева Золя был привлечен к сотрудничеству в либеральном журнале “Вестник Европы” Стасюлевича, где он напечатал ряд своих “Парижских писем” (1875-1880).
Причиной популярности Золя у нас была новизна его сюжетов в изображении буржуазной жизни на Западе и общественная тенденция его романов, так как в 70-х годах обсуждалась проблема социального романа как жанра.
В произведениях Золя русского читателя привлекала радикальная трактовка политических тем.
Первые отзывы о романах Золя принадлежали критикам я писателям из либерально-буржуазных кругов – В. В. Чуйко, Д. Боборыкину, А. Плещееву. Чуйко напечатал в “Вестнике Европы” (июнь – август 1872 г.) относительно подробное изложение содержания “Карьеры Ругонов” и “Добычи”.
“Последний роман Золя, – писал Чуйко в предисловии,- свидетельствует уже о громадном развитии его таланта… Художественная и политическая задача – изобразить судьбу целого общества в его ячейке, семье – исполнена Э. Золя блестящим образом” (В. Ч. “Вторая империя в романе 3. Золя”). П.
Боборыкин, который считал себя последователем художественного метода Золя и ставил его как художника даже выше Бальзака и Флобера, утверждал: “Мы не думаем, чтобы Золя остался одиноким в области того творчества, какое он открывает собою. Идея его метода слишком) плодотворна по результатам” (“Новые приемы французской беллетристики”, “Неделя”, 1872 г.
, 15-16). Но количество отзывов о двух первых романах Золя было ограниченным. Подлинный успех Золя определился, когда вышел в свет перевод его романа “Чрево Парижа”.
В дальнейшем, после напечатания статьи Золя “Экспериментальный роман” и особенно после появления в русском переводе романа “Нана”, в радикальной русской критике (Салтыков-Щедрин) были высказаны резко отрицательные суждения о творчестве Золя.
Лозунг Золя об объективном “научном романе” был понят буквально и рассматривался, как свидетельство общественного индиферентизма писателя, что противоречило исконной традиции русской литературы.
Творческая практика Золя этих лет как бы свидетельствовала об обнаженном натурализме и увлечении физиологизмом. Особые пути развития русского реалистического романа (творчество Тургенева, Л.
Толстого, Достоевского), влияние которых на западную литературу того времени уже определилось, охладили увлечение романами Золя. Все это привело в начале 80-х годов к изменению отношений тогдашней русской критики к Золя.
М. Эйхенгольц
Источник: https://ege-essay.ru/literaturnaya-istoriya-romana-dobycha-zolya-emil/
Анри Барбюс об Эмиле Золя
Впервые напечатано в газете «Известия ЦИК СССР и ВЦИК», 1932, № 316, 16 ноября. Перепечатано с рядом авторских поправок в журнале «Интернациональная литература», 1933, № 1, январь, и в книге: Анри Барбюс, Золя, Перевод Т. И. Глебовой, Гослитиздат, М.–Л. 1933.
Печатается по книге: А. Барбюс, Золя, Гослитиздат, М.–Л. 1933.
Нельзя сказать, чтобы великий основатель французского натурализма был обойден у нас, в Советской стране. Лучшим доказательством этого является тот факт, что вряд ли даже у самих французов имеется такое прекрасно комментированное издание его сочинений, как то, которое издано у нас под общей редакцией М. Д. Эйхенгольца.
Золя очень много читают у нас, — быть может, больше, чем любого другого французского писателя.
Нельзя сказать, однако, чтобы нашей марксистской критике удалось уже полностью выяснить общественное и художественное значение великого романиста и его ценность для нашего культурного и литературного развития.
Мне, как редактору литературного отдела «Большой советской энциклопедии» и «Литературной энциклопедии», очень памятны те споры, которыми сопровождалась обработка статей о Золя в обоих этих словарях.
Одни, не закрывая глаз на явную мелкобуржуазную сущность золаизма, видели в нем проявление лучших тенденций, на какие была способна французская мелкобуржуазная интеллигенция, подчеркивали как положительные качества: стремление к научности, неясный, но твердый материализм и верность земле, широту захвата в описании общественных явлений, прогрессивность демократических тенденций и общее движение к идеям справедливости (хотя и расплывчатой) и даже к социализму (хотя и утопическому).
При таком отношении к Золя он рисуется как определенно антикапиталистический писатель, все более усваивавший себе эту линию, как писатель, несомненно ведший своих Читателей прочь от современного общественного уклада к идеалам будущего, родственным идеалам пролетариата.
Словом, это — союзник, попутчик. Нечеткость его мысли и наличие значительного количества шлаков мещанского порядка, портящих металл его творчества, искупаются большим талантом, большим трудолюбием, большой честностью в собирании материалов, большой яркостью в их изложении.
Смешно было бы нам признать Золя учителем, вождем, как это делает, например, даровитый немецкий писатель Генрих Манн или как в свое время делали молодые немецкие натуралисты с Гауптманом, Гольцем и Шлафом во главе.
Но нелепо не видеть, что отдельные показательные уроки, как для понимания буржуазного общества в конкретности, в деталях, так и для выработки пролетарского активного и диалектического реализма, у Золя несомненно имеются.
Между тем некоторые молодые наши литературоведы пытались прежде всего «развенчать» Золя, оттолкнуть его по ту сторону баррикады, доказать наличие чисто буржуазных тенденций, в общем «осудить и предостеречь».
Быть может, и сейчас еще в этом отношении существуют в передовых рядах нашей многомиллионной читательской массы некоторые колебания; с этой стороны полезным будет возможно скорейшее появление на русском языке последней книги выдающегося и хорошо известного у нас французского писателя–коммуниста Анри Барбюса.
В сущности оценки, которую он дает Золя, как одному из своих учителей, т. Барбюс совершенно прав.
Он прекрасно знает, что, будучи сыном века, страстно веровавшего в подлинную экспериментальную положительную науку, Золя более сознательно, чем Бальзак или Флобер, ставил перед собою задачу заставить художественную литературу путем подражания научным методам служить объективному познанию общества.
Несмотря на то что «научность» Золя, даже с точки зрения буржуазной передовой науки, была испорчена чрезмерным влиянием не очень хорошо переваренной теории наследственности, Золя, по мнению Барбюса, достиг чрезвычайно больших результатов с познавательной точки зрения: он дал такие широкие картины жизни буржуазного общества в эпоху его расцвета, в разных его слоях, каких мы не находим ни в одной литературе; они способны выдержать сравнение с монументальным зданием «Комедии» Бальзака.
Нужно отметить, однако, что даровитый и трудолюбивый Золя не умел подняться до той гениальной проницательности художественного восприятия общественного мира в его развитии, до которой часто поднимался Бальзак. Это преимущество величайшего реалиста буржуазной литературы подчеркнуто Энгельсом.
Для этого результата, кроме огромного упорства, единственного в своем роде трудолюбия, надо было иметь и много мужества. И Барбюс необыкновенно живо передает те трудности и гонения, которые преодолевал Золя на своем пути.
Как известно, Золя формулировал сущность искусства так: кусок подлинной действительности, пропущенный сквозь призму темперамента.
И тут вторая сильная сторона Золя: темперамент у него был горячий и творчески насыщенный; действительность, проходя через его призму, становилась наглядной, захватывающей и убедительной.
Но Барбюс отлично видит и слабые стороны Золя: в понятие научной беллетристики для Золя входила аполитичность. Темперамент отнюдь не понимался им как политические убеждения.
Политика казалась Золя делом партийного предубеждения или группового интереса. Это в значительной мере губило и познавательный результат усердной, честной и талантливой работы Золя.
Он честно и ярко описывал буржуазных мошенников и разбойников, а также ужасы тяжелого труда и черной нужды.
Но вывод? Вывода Золя не делал не только для читателя, но и для себя.
Сначала Золя стоит на точке зрения узкого спеца: мое дело — описать верно, и только.
В эпоху дела Дрейфуса Золя с некоторым удивлением открывает в себе гораздо большие силы гнева, чем те, какие он подозревал: он героически вмешивается в борьбу, он страдает за правое дело.
Но он совершенно не понимает, в чем суть этого дела: ему кажется, что он ратует за справедливость. Он не видит (как это прекрасно видит Барбюс), что дело идет о борьбе двух слоев буржуазии: с одной стороны — полуфеодального и чисто буржуазного — с другой.
Когда Золя открыто бьет по клерикализму («Рим» и «Лурд»), когда он развертывает свое материалистическое и утопическое «Евангелие», он все же никак не может добраться до правильного понимания общественных пружин — до революционной пролетарской точки зрения на ход общественного развития.
Нечего и говорить, что отсутствие диалектического подхода, отсутствие ясного понимания классовой структуры общества, тенденций развития каждого класса, подмена лозунгов борьбы лозунгами сострадания, просвещения, технического прогресса и т. п. не могли не вносить фальши и в художественную сторону произведений Золя.
Становясь более «тенденциозным», он в силу тусклости, разжиженности своих взглядов делается только художественно слабее.
Вот те итоги, к которым приходит читатель, прочитав книгу Анри Барбюса.
Но эта книга ценна не только своим окончательным итогом. Создавая ее, Барбюс, к счастью, не забыл, что он — художник: вся книга представляет собою большую серию картин.
Барбюс начинает с показа Золя у порога его работы, с показа художественного, конкретного: его фигуры, его манер, его размышлений на фоне тогдашнего Парижа. Живой Золя растет перед вами, страдает, побеждает, перекрещивает свою судьбу со всеми крупнейшими современниками, героями того времени, так богатого талантами.
И в то же время меняется фон. Все больше грохочет, дымится, играет страшными силами растущий мировой город Париж.
Попутно Барбюс дает множество силуэтов: умственная, художественная жизнь века проходит перед вами в драматических сценах, в спорах, событиях. Частью Барбюс опирается при этом на документы, которые цитирует, частью, — никогда не выдумывая, однако, — он вкладывает убеждения своих действующих лиц непосредственно в их уста в порывистых и страстных диспутах.
Некоторые фигуры начертаны поистине незабываемо. Я не встречал более импонирующих, более проникновенных портретов Флобера, Сезанна, Гюисманса, чем те, которые вышли из–под кисти Барбюса. Но и более беглые силуэты — Гонкуры, Доде и т. д. — дают много нового для понимания своих оригиналов.
Книга Барбюса, предлагаемая нашему читателю в русском переводе, вызовет, вероятно, много толков, — быть может, и споров. Во всяком случае, она является ценным вкладом в наше конкретное литературоведение.
Источник: http://Lunacharsky.NewGod.su/lib/ss-tom-6/anri-barbus-ob-emile-zola/
Эмиль Золя – Сочинения
Здесь можно купить и скачать “Эмиль Золя – Сочинения” в формате fb2, epub, txt, doc, pdf. Жанр: Классическая проза. Так же Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги на сайте LibFox.
Ru (ЛибФокс) или прочесть описание и ознакомиться с отзывами.
На Facebook
В Твиттере
В Instagram
В Одноклассниках
Мы Вконтакте
Описание и краткое содержание “Сочинения” читать бесплатно онлайн.
Эмиль Золя (1840–1902) — замечательный французский писатель, король психологической мелодрамы, тонкий знаток взаимоотношений между Женщиной и Мужчиной.
Произведения, включенные в данную книгу, позволяют читателю самостоятельно убедиться в широте, неординарности и многогранности литературного таланта Золя.
Сюда вошли роман «Тереза Ракен» о ревности и смерти, ставшей следствием любовного треугольника, новелла «Госпожа Сурдис», повествующая о коллизиях жизни одаренного художника и сборник рассказов «Сказки Нинон».Перевод: Владимир Ранцов, А. Лебедева
Прими, мой друг, эти сказки нашей юности, рожденные вольным вдохновением, которые я рассказывал тебе в полях моего дорогого Прованса, а ты прилежно внимала им, блуждая рассеянным взором по вершинам далеких голубых холмов.
Майскими вечерами, в час, когда земля и небо медленно сливаются, объятые дивным покоем, я покидал город и уходил в поля.
Я шел по сухим склонам, холмов, поросшим ежевикой и можжевельником, или берегом небольшой речки, которая в декабре бурлило, потоком и мелела в летние дни; пересекал уголок безлюдной равнины, согретой лаской полуденного солнца, и выходил на широкие просторы полей, где на желтой и красной земле растут тонкие миндальные деревья, старые серебристые оливы и виноград, чьи переплетенные лозы стелются по земле.
Бедная, иссушенная зноем, опаленная солнцем земля! Серая голая земля между тучными лугами Дюранса и апельсиновыми рощами прибрежной полосы люблю ее строгую красоту, ее унылые скалы, ее тимьян и лаванду.
Эта бесплодная равнина поражает взор какой-то жгучей опустошенностью: кажется, словно ураган страсти пронесся над этим краем; затем наступило великое изнеможение, и все еще жаждущие поля затихли в тревожной дремоте.
И доныне, когда среди лесов родного Севера я вспоминаю эту пыль и, зги камни, меня охватывает горячая любовь к суровой чужой отчизне.
Жизнерадостный мальчик и угрюмые старые скалы когда-то нежно полюбили друг друга; и теперь, когда мальчик стал взрослым, он равнодушен к влажным лугам и сочной зелени; ему милы широкие белые дороги и опаленные солнцем холмы, где юную пятнадцатилетнюю душу впервые посетили мечтания.
Я уходил в поля. Там, среди возделанных земель, или на каменистых холмах, где я лежал, затерянный в безмолвном покое, нисходившем на землю с высоты небес, я, оглянувшись, находил тебя; ты тихо сидела рядом, задумчивая, опершись на руку подбородком, глядя на меня своими большими глазами.
Ты была ангелом моих уединений, добрым ангелом-хранителем, которого я всегда видел подле себя, где бы я ни находился. Ты читала в моем сердце мои тайные помыслы, ты была со мною повсюду, ты не могла не быть рядом со мной. Теперь я так объясняю себе твое присутствие каждый вечер.
В те дни я ничуть не удивлялся тому, что беспрестанно встречал твои ясные взгляды, хотя никогда не видел, как ты приходила ко мне; я знал, что ты мне верна, что ты всегда во мне.
Любимая! Ты наполняла сладостной грустью мои меланхолические вечера. В тебе была скорбная красота этих холмов, бледность мрамора., розовеющего под прощальными поцелуями солнца. Неведомая неустанная мысль возвысила твое чело и расширила глаза.
А когда улыбка скользила по твоим ленивым устам, озаряя внезапной прелестью твое юное лицо, казалось, майский луч пробуждал к жизни все цветы и все травы трепещущей всходами земли, цветы и травы, которым суждено увятъ под знойным солнцем июня.
Между тобой и этими горизонтами была тайная гармония, которая и внушила мне нежность к этим придорожным камням. Ручей пел твоим голосом; звезды, восходя, смотрели на меня твоим взором; все вокруг улыбалось твоей улыбкой. А ты, одаряя природу своей прелестью, сама проникалась ее суровой и страстной красотой.
Природа и ты для меня слились воедино. При взгляде на тебя я видел ясное небо, а когда мой взор вопрошал долину, я улавливал твои гибкие и сильные линии в волнистых очертаниях ее холмов.
Из этих сравнений родилась моя безграничная любовь к вам обоим, и мне трудно сказать теперь, кого я больше люблю — мой дорогой Прованс или мою дорогую Нинон. Каждое утро, мой друг, я вновь испытываю потребность благодарить тебя за минувшие дни.
Ты была так великодушна и добра, что снизошла до любви ко мне, и твой образ пленил мою душу. В том возрасте, когда сердце страдает от одиночества, ты принесла мне в дар свое сердце, чтобы избавить меня от страданий.
Если бы ты знала, сколько бедных душ смертельно тоскует сейчас в одиночестве! Наши времена жестоки к таким душам, созданным для любви. Но я не ведал этих мук. Ты являла мне непрестанно лик женщины, которую я боготворил, ты оживила пустыню моего одиночества, ты растворилась в моей крови, жила в моей мысли. И я, затерявшись в глубинах чувства, забывал о себе, ощущая тебя во всем своем существе. Возвышенная радость нашего брака даровала мне душевный мир в странствиях по суровой стране юности, где столько моих сверстников оставили клочья своих сердец!
Странное создание! Теперь, когда ты далеко от меня и я могу ясно читать в своей душе, я испытываю горькую радость, изучая одну за другой все грани нашей любви. Ты была женщиной, прекрасной и пылкой, и я любил тебя, как любят жену.
Потом, неведомым образом, ты порой становилась сестрою, не переставая быть любовницей; тогда я любил тебя и как влюбленный и как брат, со всем целомудрием дружбы и со всем пылом желания.
В иные дни я находил в тебе товарища, наделенного мужским умом, и притом всегда обольстительницу, возлюбленную, чье лицо я осыпал поцелуями, сжимая твою руку, как руку старого друга.
В порыве безумной нежности я отдавал той, кого так любил, все свои чувства… Дивная мечта, ты побуждала меня любить в тебе каждое из этих существ, телом и душой, со всей страстью, независимо от пола и родства. Ты обладала одновременно моим горячим воображением и запросами моего ума.
Ты воплотила в себе мечту Древней Греции — любовница превратилась в философа, чья мудрость, чей склонный к наукам ум облечен в изысканно прекрасную форму. Я боготворил тебя всеми силами души, я весь был полон тобою, твоя неизъяснимая краса будила во мне мечтанья. Когда я ощущал в себе твое гибкое тело, твое нежное детское лицо, твою мысль, порожденную моей мыслью, я испытывал во всей полноте несказанное блаженство, которого тщетно искали в древние времена, блаженство обладать любимым существом всеми нервами плоти, всеми чувствами сердца, всеми способностями ума.
Я уходил в поля. Лежа на земле, я говорил с тобою в течение долгих часов; твоя головка покоилась на моей груди, мой взгляд терялся в бездонной синеве твоих глаз. Я говорил с тобою, не заботясь о том, что произносят уста, повинуясь минутной прихоти.
Порою, склонившись к тебе, словно желая тебя убаюкать, я обращался к наивной девочке, которая никак не хочет заснуть и которую усыпляют волшебными сказками, мудрыми и добродетельными поучениями; иной раз, приблизив уста к устам, я шептал возлюбленной о любви фей или об упоительных ласках юных любовников; но еще чаще, в дни, когда я страдал от тупой злобы моих ближних, — а этих дней было так много в моей жизни, — я брал твою руку с иронией на устах, с сомнением и отрицанием в сердце и изливал свои жалобы брату своему по страданиям в земной юдоли с какой-нибудь безутешной повести, в сатире, горькой до слез. И ты, покорная моей воле, все еще оставаясь женщиной и женой, была поочередно то маленькой наивной девочкой, то возлюбленной, то братом-утешителем. Ты постигала язык каждого из них. Безмолвно внимала ты моим речам, позволяя читать в твоих глазах все чувства, то радостные, то печальные, которые наполняли мои рассказы.
Я открывал тебе всю свою душу, не желая ничего таить. Никогда не говорил я с тобою, как обычно говорят с любовницей, остерегаясь доверять ей до конца свои мысли: я отдавал себя целиком, не обдумывая своих слов. Вот.
откуда эти длинные повести, эти причудливые истории, порождения мечты! Несвязные рассказы, оживленные случайным вымыслом, — их единственно сносными эпизодами были поцелуи, которыми мы обменивались! Если бы какой-нибудь путник заметил нас вечером случайно, проходя у подножья холма, как удивился бы он, услышав мои вольные речи и увидя тебя, внимающую им, моя маленькая наивная девочка, моя возлюбленная, мои брат-утешитель.
Увы! Этим прекрасным вечерам нет возврата. Настал день, когда мне пришлось покинуть вас — тебя и поля Прованса.
Помнишь ли ты, дорогая моя мечта, как мы расставались с тобою осенним вечером на берегу ручья? Сквозь обнаженные деревья виднелся горизонт, еще более далекий и унылый, вокруг чернела земля, покрытая опавшими листьями, влажными or первых дождей; в этот поздний час она казалась огромным домотканым ковром, испещренным крупными желтыми пятнами.
На небе гасли последние лучи, и с востока вставала ночь, угрожая туманами, мрачная ночь, за которой должна была последовать таящая неизвестность заря. Жизнь моя была подобна этому осеннему небу; звезда моей юности закатилась, наступала ночь, годы зрелости, предвещая мне неведомое грядущее.
Я испытывал мучительную потребность реальной жизни, я устал от грез, от весны, or тебя, моя милая мечта, ускользавшая из моих объятий; глядя на мои слезы, ты могла лишь грустно улыбаться в ответ. Это был конец нашей прекрасной любви. Ведь, как и все на свете, любовь имеет свою пору.
И тогда, чувствуя, как ты умираешь во мне, я пошел на берег ручья, чтобы там, среди угасающей природы, отдать тебе прощальный поцелуй. О, вечер, исполненный грусти и любви! Я целовал тебя, моя светлая, умирающая мечта, я пытался последний раз вдохнуть в тебя силы твоих лучших дней и не мог, потому что я сам был твоим палачом. Ты вознеслась выше моего сердца, выше моих желаний, ты стала лишь воспоминанием.
Конец ознакомительного отрывка
ПОНРАВИЛАСЬ КНИГА?
Эта книга стоит меньше чем чашка кофе!
УЗНАТЬ ЦЕНУ
Источник: https://www.libfox.ru/455726-emil-zolya-sochineniya.html
Краткая Биография значение и роль Эмиля Золя в литературе
В настоящем томе представлены два романа Эмиля Золя: «Тереза Ракен» и «Жерминаль». Первый из них — это первый шаг большого писателя на пути литературного новаторства; второй — вершина его творчества и общепризнанный его шедевр.
Во французской литературе последней трети XIX века Золя, пожалуй, самая заметная фигура. Современник таких выдающихся писателей, как Флобер, Гонкуры, Мопассан, молодой Анатоль Франс, Золя сказал свое неповторимое слово в искусстве и был наиболее читаемым романистом у себя на родине и за ее пределами; в России не было более популярного французского писателя, чем автор «Ругон-Маккаров».
После Бальзака нельзя назвать во Франции художника, который создал бы такую же широкую и беспощадно правдивую картину действительности, как Эмиль Золя. После Виктора Гюго трудно назвать пример такой же благородной и непримиримой гражданской позиции писателя, такой бесстрашной и стойкой защиты идеалов гуманизма и демократии.
Влияние личности и деятельности Золя на его поколение было огромно. Над могилой Золя Анатоль Франс определил его как «этап в сознании человечества» и заявил, выражая мнение многих современников, что «по тому размаху, которого достигло его творчество, Золя можно сравнить только с Толстым».
Мопассан назвал Золя «революционером в литературе», восхищался его «добротным, понятным, могучим языком».
Литературное наследие Золя не утратило своего значения и в наши дни, потому что, как выразился один из крупных прогрессивных писателей XX века, Генрих Манн, Золя «не только создавал произведения, но и утверждал истины. Истина стала душой его творчества».
Как личность и писатель Эмиль Золя (1840—1902) принадлежал новому времени.
Сын инженера, строителя одной из первых во Франции железных дорог, он ребенком был увезен из Парижа и провел детские и отроческие годы в живописном Провансе, в городке Эксе (впоследствии послужившем моделью для городка Плассана, где развертывается действие многих его романов). Поступаете в 2019 году?
Наша команда поможет с экономить Ваше время и нервы:
- подберем направления и вузы (по Вашим предпочтениям и рекомендациям экспертов);
- оформим заявления (Вам останется только подписать);
- подадим заявления в вузы России (онлайн, электронной почтой, курьером);
- мониторим конкурсные списки (автоматизируем отслеживание и анализ Ваших позиций);
- подскажем когда и куда подать оригинал (оценим шансы и определим оптимальный вариант).
Доверьте рутину профессионалам – подробнее.
Рано лишившись отца, Золя восемнадцатилетним юношей вернулся в Париж без гроша в кармане, но полный решимости завоевать себе место под солнцем.
Годы нищенского существования на столичных окраинах, невозможность получить образование в высшей школе, одиночество, унизительные поиски заработка, никчемная служба в парижских доках — все многократно изображенные во французских романах XIX века мытарства молодого талантливого бедняка не сломили волю Идущего писателя.
В 1862 году, подучив наконец скромную должность в отделу рекламы крупнейшей книготорговой фирмы Ашхетт, он оказался причастным к литературной жизни Парижа, завязал знакомство с видными писателями и стал пробовать собственное перо.
Q этого времени для Золя началась жизнь профессионального литератора, журналиста, потом романиста, полная борьбы и полемики, потому что он прокладывал в искусстве новые пути.
Убежденный демократ и республиканец, он вел в прессе борьбу против бонапартистского режима Второй империи, а затем обличал буржуазную реакцию периода Третьей республики. Главным делом его жизни было создание обширного цикла романов «Ругон-Маккары» (1871—1893), за которым последовали еще два цикла «Три города» (1894—1898) и незавершенное «Четвероевангелие» (1900—1902). К концу 1870-х годов Золя получил во Франции признание как романист.
В 1890-е годы ему принесла славу мужественная борьба в защиту демократии, против объединившихся реакционных сил монархистов, церковников и военщины.
Открытое письмо Эмиля Золя президенту Франции по поводу «дела Дрейфуса», опубликованное под заглавием «Я обвиняю!», имело резонанс во всем мире, привело, с одной стороны, к судебному преследованию и травле Золя и завоевало ему уважение всех прогрессивных сил — с другой.
Умер Золя от несчастного случая — отравления угарным газом.
Годы литературного ученичества Золя прошли в русле романтизма.
Молодой писатель, резко отрицательно настроенный по отношению к реакционной Второй империи, естественно, искал опоры в мечтах о прекрасном мире любви и справедливости, в гуманистических идеалах, которые он находил у романтиков демократического крыла: у Виктора Гюго — тогда политического изгнанника, у Жорж Санд, а также в низовых, демократических жанрах романтизма, социально-приключенческом газетном «рома- не-фельетоне» (типа романов Эжена Сю и А. Дюма) и мелодраме. В таком духе написаны ранние произведения Золя. Однако его все больше привлекали новые веяния в литературе. В те годы во Франции завершался промышленный переворот, бурно развивались техника, естественные науки, и это, казалось, открывало неожиданную перспективу перед искусством: опираясь на науку, глубже проникнуть в жизнь. Социально-исторический анализ бальзаковского типа теперь представлялся недостаточным. Исходя из философии позитивизма новое искусство стало смотреть на человека как на часть биологического мира, стремилось объяснить его поступки и душевные движения физиологической организации ей, влиянием внешней среды, раздражающей нервы, инстинктами, передающимися из поколения в поколение.
Именно в это время стала складываться литературная теория Золя, получавшая наименование «натурализм», которая поставила его во главе школы и во многом определила характер его зрелого творчества.
Пропаганду натурализма Золя считал своей высокой миссией и выполнял ее с большим упорством и темпераментом на протяжении многих лет.
Его статьи по этому вопросу были объединены в сборники «Что мне ненавистно», «Экспериментальный роман», «Романисты-натуралисты», «Натурализм в театре» и другие, опубликованные в разные годы.
Формированию теории Золя способствовало также личное его общение с выдающимися писателями реалистического направления — Флобером, Гонкурами, И. С. Тургеневым, подолгу жившим тогда в Париже, и близость к молодым художникам-импрессионистам — Полю Сезанну (который был другом детства Золя), Э. Мане, К. Моне, Дега и другим.
Известно, какую большую роль сыграли в жизни Золя его отношения с Россией. Через Тургенева он связался с петербургским журналом «Вестник Европы», где начиная с 1875 года печатались переведенные прямо с рукописи или с корректуры многие его романы и статьи.
Часто русские читатели знакомились с новыми произведениями Золя прежде, чем его соотечественники.
Впоследствии, в предисловии к «Экспериментальному роману», Золя выразил горячую благодарность «великому народу, благо-склонно пожелавшему принять меня в число своих корреспондентов в ту пору, когда ни одна газета в Париже не печатала моих Статей и не одобряла моих литературных битв. В один из переживаемых мною ужасных дней нужды и упадка духа Россия вернула мне веру в себя, всю мою силу, дав мне трибуну и публику, самую образованную, самую отзывчивую публику».
Натурализм для Золя — это искусство, отражающее объективную действительность, искусство жизненной правды, которую Он отстаивал от всякого рода нереалистических течений, начиная c классицизма и романтизма и кончая декадентством, укреплявшимся в последней четверти XIX века (когда у импрессионистов стали проявляться декадентские черты, Золя порвал с ними). Искусство — по мысли Золя — должно быть поставлено на твердую научную основу; подобно науке, оно должно изучать только факты — ведь реальная действительность дает художнику неисчерпаемый материал и служит неиссякаемым источником вдохновения. Для художника нет запретных сфер, он имеет право вторгаться в любые стороны жизни, даже самые низменные, прежде считавшиеся «неэстетическими». В теории Золя содержится страстный призыв служить истине, вера в творческие силы человека. Но, увлекшись философией позитивизма, он уподоблял человеческое общество неорганическому и животному миру и не различал особых закономерностей общественной жизни. «Те же законы управляют камнем на дороге и мозгом человека», — утверждал он. В теории человек сводился для него к «общему механизму природы», становился рабом своей биологической сущности; например, наследственности и воздействующей на него «внешней среды»; в этом позитивистском понятии не расчленялись природная среда и среда социальная, чье решающее влияние на формирова-ние человеческой личности с такой глубиною исследовал Бальзак. Научный пафос, пронизывающий литературную теорию Золя, терял свою научность при попытках объяснить жизнь общества биологическими законами в эпоху, когда уже были сделаны великие открытия марксизма. Но знаменательно, что лучшее из созданного Золя как художником прорывало его собственную натуралистическую схему и поднималось над ней.
Источники:
- Золя Эмиль Тереза Ракен. Жерминаль.— Мл Правда, 1981.—720 с.
Аннотация: В настоящее издание выдающегося французского писателя Э. Золя (1840—1902) вошли два его наиболее известных произведения: «Тереза Ракен» и «Жерминаль».
Эффективная подготовка к ЕГЭ (все предметы) – начать подготовку
Источник: https://www.kritika24.ru/page.php?id=2694
Творческое наследие Эмиля Золя — сочинение по творчеству Э. Золя
Эмиль Золя, уже с некоторой дистанции оценивая завершенный труд, очень точно определил творческие задачи, встававшие перед ним каждый раз, когда новый роман серии расширял ее масштабы, захватывал все более крупные пласты действительности, открывая неведомые его современнику социальные миры.
Отход писателя от первоначального узкого замысла («я хочу изобразить не современное общество, а одну семью») обнаружился уже в первых романах серии, которые один за другим рисовали широчайшую картину французского общества, показывали и отдельных представителей социальных групп и огромные коллективы людей, раскрывали целый мир, в котором угаданы были писателем главные конфликты эпохи. Творческое наследие Эмиля Золя, свидетельствующее об огромной целеустремленности, высоком гражданском мужестве и неисчерпаемой энергии писателя — циклы его романов, теоретические работы, публицистические статьи, — составило важный, очень своеобразный этап реалистического искусства, формировавшегося в сложных исторических условиях. Действительность Франции последних десятилетий XIX века после Парижской Коммуны поставила литературу перед проблемами, с которыми не сталкивались реалисты первой половины столетия; но и традиционные вопросы требовали в изменившихся исторических обстоятельствах нового осмысления и освещения. Реализм этого периода характеризуют богатство и новизна тем, многообразные поиски форм творческого выражения правды жизни. Писатель осуществлял свою обширную программу в пору бурного прогресса наук, когда отвергались или ставились под сомнение многие естественнонаучные, политические, философские доктрины и эстетические критерии, казавшиеся прежде бесспорными.
Мысль Золя о том, что литературу следует подчинить общей научной эволюции эпохи, а реалистический метод в искусстве должен быть обоснован научной теорией, соответствовала духу времени. Соединение литературы с передовой научной мыслью, казалось, могло открыть широчайшие перспективы.
Но связанный границами буржуазной науки, Золя как новое мировоззрение воспринимал теорию позитивизма, который, апеллируя к достижениям естественных наук, тем не менее отрицал возможность проникновения в сущность предметов, познания внутренних закономерностей, связей и отношений между явлениями и видел задачу исследования лишь в описании результатов внешнего непосредственного наблюдения и в систематизации фактов.
Достаточно сопоставить теоретические статьи Золя, написанные в пределах одного года, чтобы убедиться, насколько затруднен был его путь к истине, как мешали ему позитивистские влияния, наполнявшие его работы противоречиями; но эти же статьи показывают, как Золя отходил от позитивистских воззрений, искал и находил плодотворные решения, обогащавшие его реализм. В 1880 году Золя выпустил в свет сборник «Экспериментальный роман», составленный из 24 статей; наиболее значительные из них впервые были напечатаны в России в 1879-1880 годах в либеральном журнале «Вестник Европы», издатель которого М. М. Стасюлевич при содействии И. С. Тургенева завязал в 1872 году творческие связи с французским писателем. Это произошло в ту пору, вспоминает Золя, «когда ни одна газета в Париже не печатала моих статей и не поддерживала меня в моей литературной борьбе.
В страшные дни нужды и отчаяния Россия вернула мне веру в себя, всю мою силу, предоставив трибуну и публику, самую образованную, самую отзывчивую публику»3.
В 1879 году там были опубликованы работы, которые можно считать основными для упомянутого сборника: «Натурализм в театре», «Письмо к молодежи» и давшая название сборнику статья «Экспериментальный роман» (названы в порядке последовательности публикации).
Статья «Натурализм в театре», где отведено значительное место и проблеме романа, наиболее близка к натуралистической эстетике и изобилует декларациями в позитивистском духе: «Натура не нуждается в домыслах», ее должно изображать, «ни в чем не изменяя…».
Точность описаний, логическая связь событий, «более или менее глубокий» анализ, на котором и останавливается писатель, «не отваливаясь на синтез»,-вот требования к литературному произведению, освобожденному от «выводов и умозаключений»: оно «превращается в протокол и только».
Вряд ли могла бы состояться как крупное художественное явление серия «Ругон-Маккары», если бы автор следовал этим положениям. Цитируемая статья написана после того, как созданы были такие романы, как «Карьера Ругонов», «Завоевание Плассана», «Западня».
И впереди — «Жерминаль», «Творчество», «Разгром» … Тупик, в который зашел в своих теоретических рассуждениях Золя, здесь очевиден. Писатель, программой которого было «смотреть прямо в лицо действительности», «заботиться только об истине», нагромождал на пути к ней груду механистических заблуждений, противоречащих действительному направлению его творчества.
Золя не считал свои утверждения бесспорными, готов был к тому, что они станут объектом полемики: «Я всего лишь солдат, убежденный защитник истины. Если я ошибаюсь, то мои суждения налицо… Через полстолетия меня, в свою очередь, будут судить и, если я того заслужу, обвинят в несправедливости, в слепоте, в неуместной запальчивости.
Я заранее принимаю приговор будущего». Но первым полемистом, противопоставившим теории «нравственно безличного» искусства иной, необъективистский взгляд на творчество, был сам Эмиль Золя. В ближайших уже теоретических статьях существенно углублены его представления о задачах искусства.
Источник: http://sochbox.com/tvorcheskoe-nasledie-emilya-zolya-sochinenie-po-tvorchestvu-e-zolya/
Место «Карьеры Ругонов» в цикле романов Е. Золя об истории одного рода
10 класс
РОМАН РАННЬОМОДЕРНІСТСЬКОЇ СУТОК
Е. ЗОЛЯ, А. УАЙЛЬД
ОБРАЗЦЫ СОЧИНЕНИЙ
Место «Карьеры Ругонов» в цикле романов Е. Золя об истории одного рода
Основы «точного» изучение общества заложил, как известно, О. де Бальзак. Эмиль Золя утверждал, что натурализм, по сравнению с реализмом, – шаг вперед.
Писатель был убежден, что все: общество, природа, человек – развиваются по сходным законам.
Итак, пытаясь точно и правдиво воссоздать современную жизнь, французский писатель описывает историю семьи, создавая таким образом широкую панораму эпохи.
Основатель натурализма пришел к этой теории неслучайно: он жил в эпоху бурного развития науки и техники. Не удивительно, что он интересовался этими достижениями, пытаясь использовать научные методы в литературном творчестве. Больше Всего Е. Золя интересовался проблемами наследственности.
Реалисты, как известно, также с точностью и тщательностью ученого исследовали причинно-следственные связи между средой и поведением, внутренним миром героев. Золя не устраивало такое трактовки характера личности: он пытался найти связь между поведением человека и его физиологическими особенностями.
Если ученый, решая проблемный вопрос, удается до опытов и экспериментов, то писатель, так сказать, виртуально исследует человека. Экспериментом для него становится его произведение. Чтобы проверить свою теорию о влиянии физиологии и наследственности на человека, нужно было исследовать не одно поколение. Следовательно, одного произведения было мало.
Тогда у писателя возникает замысел: создать цикл романов. И уже в феврале 1869 года Золя имел четкий план. Он напишет десять романов «семейной группы», в которых будет до тридцати действующих лиц, каждый со своей историей. С началом работы писатель решил добавить к определенной изначально количества произведений еще десять.
В них он прослеживает генеалогию своих персонажей.
Перед писателем встали две задачи: исследовать историю нескольких поколений членов семьи Ругон-Маккарів (на основе наследственности) и обрисовать социальный и исторический фон, на котором они живут и действуют. Его романы с полным правом можно считать социальными исследованиями различных сфер человеческого бытия.
Какое же место в этом грандиоВНОм замысле занимает роман «Карьера Ругонов»? Цэй роман закладывает основу всего цикла. В нем рассказывается о зарождении первого поколения рода, его основательницу Аделаиду Фук.
В произведении рассказывается о наследственные черты, которые будут формировать особенности характеров и поведения персонажей, их жизненные ценности, стремления, наклонности и основы морали.
Аделаида Фук, которую считали сумасшедшей, заложила две ветви рода: Ругонов, которые пошли от брака с крестьянином, и Маккарів, отцом которых стал ледащий пьяница Маккар. Золя использовал прием двух браков, чтобы втянуть в круг семьи большее количество персонажей.
Мужчины Аделаиды принадлежали к разным социальным состояний, следовательно, у писателя появилась возможность расширить таким образом и социальный фон произведения.
Семья Ругонов все время стремиться богатства и высокого положения в обществе. Ради этой цели они будут использовать все методы, не гнушаясь подкупом, предательством и убийством. Они воспользуются для этого всеми возможностями – от коммерции до политики.
Революционные события в Плассані, которые стоили жизни многим республиканцам, для Ругонов заложили фундамент карьеры: «Наконец Ругони присоединились к всех богачей! их жажда, усиленная тридцатилетним сдерживанием стремлений, оскалила острые зубы.
Эти прожорливые люди, эти худые хищники, наконец допались до радостей жизни, громко приветствовали новорожденную Империю, период разделения богатейшей добычи. Государственный переворот, который вернул счастьеБонапартам, одновременно закладывал фундамент карьеры Ругонов».
Вырождение рода начнется уже в третьем поколении: сын Аристида – Максим окажется неспособным ни к чему.
Вторая ветвь семьи – Маккари не смогла подняться так высоко. В отличие от своих родственников, они гордились не богатством, а своей бедностью, Антуан Маккар кичился своим тряпьем и искал сочувствия у посетителей трактира. После смерти Урсулы ее сын Франсуа начинает работать на дядю Пьера, женится на двоюродной сестрой, закладывая таким образом основы вырождения.
Единственное светлое пятно на фоне рода – Сильвер, племянник Антуана, внук Аделаиды Фук.
Исследуя историю двух ветвей семьи, определяя влияние наследственности на их жизненную судьбу, Золя определяет и болезни общества своего времени: цинизм, корысть, жажда денег и власти. Отправной точкой исследования, которое позволило писателю прийти к этим выводам, стал роман «Карьера Ругонов».
Источник: http://zarlitra.in.ua/228.html
Загрузка...
